Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

всё дорого и с каждым зимним днём почему-то дорожает и дорожает. Еда, самая простая, на которую он раньше и смотреть бы не стал. Уголь, без которого чёрная кухня быстро превращалась в сырую дыру. Кожаные подошвы для валенок, которые от ходьбы по мостовым очень быстро протёрлись до дыр. Накопить на новые сапоги было решительно невозможно. Только пришлось потратиться на лёгкие туфельки на плоской подошве для Арлетты. Да ещё среди всякого барахла на блошином рынке у Болота купили за несколько грошей старые конторские книги. Альбом у Леля закончился, а то, что приходится рисовать поверх написанного, художника не смущало.

Вечерами Арлетта делала вид, что рассматривает его рисунки.

– Красиво, – ласково говорила она, – а что это?

И Лель, из которого обычно любое слово приходилось тянуть клещами, начинал рассказывать. Что-то такое про небо над Либавой, про закат над липовецкими крышами, про чёрные ветки липы, сквозь которые светит луна. Эжен усаживался рядом в обнимку с Фиделио, но не слушал, смотрел на огонь, играл с числами, сочинял задачи, пока не начинало клонить в сон. Додумался до того, что задачи бывают совсем одинаковые. Неважно, что считать, пуды угля или караты золота. А значит, если поделить те задачи, как солдат, на отряды, и для каждого отряда вывести свой закон, и записать его не цифрами, а, например, буквами, как слова, то… В общем, над этим стоило хорошенько подумать.

Правда, думать мешал Малёк, который проследил, где они живут, и полюбил заявляться в гости. Сам-то он полагал, что ухаживает за Арлеттой, носил презенты: забористый портовый самогон по два гроша за штоф и дорогие конфеты, явно краденые. Арлетта внушала ему, что шпильманы спиртное не пьют, ибо с утра работать, а конфеты брала и честно делила на всех. На ухаживания не поддавалась, за скабрезные разговоры пару раз надрала уши, но и не выгоняла. Эжен быстро догадался, что Арлетта тут ни при чём, а Малёк ходит к ним просто поесть горячего да поспать в тишине, без пьяного храпа, воплей, драк и ругани. Без риска получить пинок, а то и нож в печень. Был он родом откуда-то из деревни, одной из тех, что сгорели вместе с Белой Криницей. Но это случилось так давно, что ничего про те дела он не помнил. Помнил чужую бабку и её козу. Козу зарезали и съели какие-то проходящие военные люди, бабка померла, а он помирать не хотел и подался в город.

Малёк в чёрной кухне Дома с Голубями завёлся сам по себе, как мышь в подполе, а Черныша завела Арлетта. В воскресенье, когда работать не полагалось, а погода была ясной, труппа Астлей позволяла себе прогуляться по бульварам и Либавской. Фиделио во всей красе, Лель с косичкой в девчачьем наряде, Эжен с плотно надвинутой на глаза шапкой и Арлетта, тихая, усталая, очень довольная, что есть законный повод ничего не делать. Она, может, и пролежала бы целый день, греясь у очага, но Лелю, всю неделю скучавшему взаперти, надо было гулять. Вот они и гуляли. На углу Либавской и Королевского бульвара встречались с Чернышом. Был он и вправду для Липовца очень уж смуглый. Просить милостыню по воскресеньям не воспрещалось. Черныш делал это, распевая бодрые песни на непонятном языке. Голос у него был тонкий и, в общем, приятный. Первый раз, заслышав это пение, Арлетта выпустила локоть Эжена, подкралась к певцу и сходу сказала что-то непонятное с большим количеством «р» и «н». Черныш страшно обрадовался и затарахтел в ответ. Так они трещали некоторое время, Арлетта – с запинками и небыстро, Черныш – захлёбываясь и глотая слова. Оказалось, что слова иберийские. Черныш прибыл в Липовец год назад из самой Иберии, местонахождение которой Эжен представлял весьма смутно. Прибыл на одном из кораблей с юга, а тут его не то забыли, не то бросили, не то взяли другого мальчика для услуг, покрепче и не подверженного морской болезни, от которой юный ибериец страдал ужасно. Как и Малёк, он был сирота, родителей никаких не помнил, работал на Аспида и Корягу, в отличие от Арлетты, отдавая всю выручку за крышу над головой и сомнительную кормёжку. Заработаешь меньше, чем положено, пойдёшь спать голодным.

С тех пор Арлетта всегда останавливалась поболтать с ним. Однажды, свернув на Либавскую, они услышали вместо привычного пения жалобный скулёж. Черныш был на месте, жался к окнам галантерейной лавки господина Гавела, но петь не мог. Арлетта с ходу, не хуже господина Ивара, определила сильный жар и нарывы в горле. Прогулку пришлось отменить. Певца водворили на чёрную кухню Дома с Голубями и принялись лечить со всей строгостью. Вылечив же, в Норы больше не отпустили. Черныш остался присматривать за Лелем, грелся у очага, чуть не влезая в огонь, и на улицу совсем не стремился. Липовецкая зима, которую в Остраве считали мягкой, сиротской, оказалась ему не по силам. Зато под крылышком Арлетты он оттаял, отъелся и бодро трещал на своём иберийском. Будто птицу заморскую в доме завели. По-здешнему он умел только ругаться, но Эжен ему этого не позволял. Нечего принца нехорошим словам учить.

А Лаптя привёл Малёк. Лапоть был светлый, широколицый увалень. Сухорукий. Руку ему сломали ещё в раннем детстве, и срослась она как-то криво, торчала вбок и ни на что не годилась. Очень похожий на деревенского парня, в деревне он никогда не был. Ел бы досыта, был бы сложения плотного. А так одни кости. Но кости широкие, крепко сбитые.

Лапоть промышлял у ресторации «Королевская кухня». Бегал босиком, выпрашивал у входящих грошики. Что-то не поделил со своими напарниками. Выручку то ли потерял, то ли затаил, то ли отняли. Напарники обиделись и пообещали ему тёмную, а то и перо в бок, и Малёк, жалея приятеля, решил пока спрятать его у Арлетты. Лапоть прижился, правда, ночевал изредка, от Арлеттиной каши стеснительно отказывался, если только не приносил что-нибудь своё, почти наверняка краденое. Потом, будучи человеком хозяйственным и основательным, принялся таскать уголь, очень хороший, дававший ярый густой жар. Эжен с Арлеттой подозревали, что углю этому приделали ноги на Ковалёвых кузнях. Канатная плясунья ругала Лаптя, ибо у Коваля была и охрана, и высокий забор, и злющие собаки. Лапоть слушал, кивал и в следующий раз притаскивал новый кулёк. Впрочем, Арлеттиным порядкам подчинился. По первости, конечно, они с Мальком и чёрными словами изъяснялись, поскольку других знали мало и употребляли их неуверенно, и бражку вонючую в дом таскали, и поножовщину однажды устроили, причём виноват был, если по-честному, Черныш. Стравил их