Свидетельство - Лайош Мештерхази

Сечи не слишком утруждал себя детальным анализом личных или общественных мотивов поведения Хайду. Одно лишь он понял сразу: Хайду появился на арене в самое неудачное время.

В тот день из Нограда вернулся Озди, вернулся злой, раздражительный. Крестьяне поделили все его земли, включая и огороды. Ему оставили только дом и внутреннюю усадьбу в четыре сотни саженей. Озди мог бы сразу же броситься в драку, помчаться к старым знакомым в министерстве, швырнуть на чашу весов свои заслуги в движении Сопротивления, пустить в ход связи, трагически, с гневом или снисходительной улыбкой — кому как нужно — преподнося свою историю. Нет, Озди ни на мгновение не сомневался в том, что вернет себе имение. Вот только когда? Ведь может возникнуть новая тяжба: земля-то уже засеяна, и ему придется либо выплачивать стоимость высеянного зерна, либо ждать до уборки урожая. Словом, было от чего прийти в плохое настроение!

А тут еще и такие вопросы на повестке Национального комитета: генеральный квартирный реестр, расселение лиц, не имеющих жилья, участие домовладельцев в муниципальных работах по укреплению аварийных 542 зданий. Уже давно вышел приказ министерства восстановительных работ об обязательном ремонте крыш. По приказу значился очень дальний срок и до смешного ничтожные санкции за его невыполнение. (Кстати, и этот мягкотелый приказик так никто и не выполнил. В течение лета и осени пришлось с дополнениями издавать его вновь и вновь.) Коммунисты настаивали, чтобы приказ, учитывая особенное положение района, выполнялся самым строжайшим образом, и предлагали обязать владельцев мало пострадавших домов немедленно приступить к их восстановлению. А жильцам, которые сами отремонтируют здание, предоставить максимальные выгоды, освобождая их на определенные сроки от квартирной платы. И хотя теперь все это было лишь формальностью, пришлось задним числом утверждать речь Саларди, произнесенную им от имени Национального комитета перед квартальными старейшинами.

За последнее время Ласло успел привыкнуть к тому, что все его предложения от имени коммунистов автоматически становились решением всего Национального комитета. Очень редко предложения поступали от других партий, да и то большей частью это были просьбы помочь кому-нибудь из их коллег по партии — получить патент мастера, помещение под магазин, освобождение от рабочей повинности. А в остальном представители партий сидели и одобрительно кивали головами — на любое предложение. Привыкли, что выполнять эти решения им самим не придется. Что им стоило со всем соглашаться и числиться хорошими пай-мальчиками! Заседания Национального комитета сделались до смерти скучными и жиденькими. Сирена Форро, например, ни разу не удосужилась прийти на заседание с той поры, как в ее зубоврачебный кабинет по специальной проводке советской комендатуры дали электрический ток. Из партии мелких хозяев на заседания ходил один только Альбин Шольц. Он уже привык к удобному креслу Озди и умел отменно дремать в нем. Кроме того, ему нравилось председательствовать: открыть заседание, приветствовать собравшихся, рисуясь своим богатым законодательным опытом в прошлом, зачитать поступившие заявления, сформулировать в виде решения то, что Саларди диктовал для протокола. Шольц тоже соглашался со всем.

Оппозиция пока упорно отмалчивалась, но чувствовалось, что возражения назревают и уже буквально «висят в воздухе». За это говорили многие мелкие штрихи. Например, до сих пор не был решен вопрос о полсотне больших квартир: «по административным причинам» в них все еще не подселили дополнительных съемщиков (но когда дело коснулось квартиры Саларди, заместитель председателя управления проявил и расторопность и усердие, уже на следующий день заселив освободившуюся после выезда Магды комнату). Сопротивление оппозиции проявлялось и в других мелочах: например, на собраниях партии мелких хозяев обсуждались мировые политические проблемы, но ни разу даже словом не упоминались нужды района. Это была борьба с чем-то неуловимым, расплывчатым, непроницаемым, как туман. Ласло же хотел открытых дискуссий, страстно высказанных возражений, законченной аргументации, публичности. Иногда он чувствовал себя студентом, отвечающим равнодушному или даже злому профессору, который только слушает и молчит, не перебивая, не задавая никаких вопросов. Слушает, как студент рассказывает ему давным-давно известные вещи, сбивается, делает ошибки, волнуется… А Ласло хотелось спорить и в споре доказать свою правоту, в борьбе — показать свою силу.

И вот пришел черед и тому и другому. Озди, приехав, только и ждал подходящего случая, чтобы сцепиться с «этими», высказать все, что кипело, нет — клокотало в нем, огнем жгло в груди, пока старенькая крестьянская телега, дребезжа по булыжному шоссе, тащилась с ним до вацской железнодорожной станции.

— Я не понимаю господина Саларди! Попросту не понимаю, чего он хочет! — Озди был надменен и зол. — Чего он хочет от домовладельцев? Домовладелец нынче — нищий из нищих! Зачем же мы устроили на него травлю, грозим штрафами? Домовладельцу нечем платить. Все, что он собирает в виде квартирной платы, уходит на уплату налогов. Что же прикажете секвестровать сами дома? Но это уже сделали бомбы! Зачем мы вызываем к себе ненависть и насмешки, выдавая ордера на уплотнение? Ну хорошо, допустим, кто-то просит, кому-то действительно нужно… Но поощрять самим?! Коммунальное заселение не увеличит количества квартир, а уменьшит их. Вы только посмотрите, что за коммунальные квартиры мы теперь имеем! У меня по соседству была аристократическая квартира-люкс, мы могли бы приберечь ее для какого-нибудь министра. Так нет, вселили туда полицейского с пятью детишками и рабочего, тоже с семьей. Я знаю рабочих, чту и уважаю их. Кто-кто, а я — то уж знаю… Сам исходил потом, засучив рукава, вместе со своими рабочими косил, молотил — в зной, в пыль… Знаю, что такое физический труд! — Озди оглянулся вокруг, словно созывая остальных своих союзников на штурм. — Но квартира теперь не принадлежит ни одному из них. Она — общая! И они сообща разрушают ее. Ванная — в два раза больше этого зала. Изумительный кафель, мраморная, утопленная в пол ванна. Они устроили в ней курятник! Им не нужна ванная, это выше их потребностей. Сейчас я слышу, они снимают со стен кафель и продают его. В квартире такие ссоры, что стонет вся улица. И я не удивляюсь, — ведь им приходится делить все — от клозета до газовой плиты. Так что же: этого мы хотим? Назад, в каменный век?..

Да, это был заговоривший наконец экзаменатор-профессор, которому действительно давным-давно известно все, что может сказать студент.

— Война кончается, бои идут уже в Берлине. Победоносная Красная Армия и ее союзники уложили Гитлера на обе лопатки. Да вы представляете, какие силы, какие средства высвободятся теперь? Стоимости одной бомбы достаточно для возведения целого жилого дома; на средства, затраченные на подводную лодку или «летающую крепость», можно выстроить небольшой город. Минет еще несколько недель, и могучие международные силы придут в действие. А мы здесь бессмысленными полумерами будем трепать людям нервы? Вчера, едва я успел вернуться из деревни, приходит ко мне шестидесятидвухлетний старец, бывший член верховного суда. Шестьдесят два года человеку! Спрашивает, как ему быть: идти с женой на этот самый… ударник или воскресник… Словом, развалины убирать, как вы, господа, тут решили!.. А то, мол, говорят: кто не пойдет — реакционер! Так разве это они нам нужны на воскреснике? Подагрические старички из верховного суда?!

Он дышал шумно, раскрыв рот, и обводил взглядом примолкших «коллег». Ласло хотел уже воспользоваться паузой, он был уверен, что сейчас, вот сейчас, в пух и прах разобьет аргументацию Озди. Но тот властно махнул рукой.

— Простите, но я предоставил слово самому себе! — И он уже не глядел больше на Ласло, он обращался ко всем остальным, будто они вместе вершили суд над Саларди, будто только они все имели право решающего голоса, а Ласло мог лишь защищаться — в качестве обвиняемого.

— Или же история… с черепицей! Я уж не говорю о юридической стороне этого дела: на каком основании может кто угодно — или даже сам председатель — говорить от имени Национального комитета, когда еще нет общего решения! — Озди снова сделал эффектную паузу. — Но хватит и об этом! Только запомните, такими акциями мы приучаем людей к воровству, к беззаконию, как будто его и без того мало!.. Деморализуем народ, когда нужно восстанавливать не только дома, но и человеческие души. — Озди бросил короткий взгляд на Ласло, возвысил голос. — Я каждый день читаю «Сабад неп» и согласен со всем, что в этой газете пишется. От первой до последней буквы. С сорок второго года я поддерживаю политический контакт с коммунистами в рамках «Венгерского фронта». Но таких свежеиспеченных коммунистов, что не в состоянии отличить коммунизм от анархизма, таких местных царьков, самодержцев я не желаю знать!.. Вот и все, что я хотел сказать! Предоставляю уважаемым членам комитета возможность вынести свое решение! — Он вынул платок и спрятал в него свое вспотевшее лицо.