Принцесса из рода Борджиа - Мишель Зевако

— Это здесь? — спросил, задыхаясь, Моревер.

— Еще ниже, — сказал тюремщик Комтуа.

Бюсси-Леклерк коснулся пальцем одной двери и сказал:

— Номер четырнадцатый!

— Номер четырнадцатый? — спросил Моревер растерянно.

— Да, этот малыш герцог, отпрыск рода Валуа. Герцог Ангулемский!

— Черт бы побрал этого герцога Ангулемского! — прорычал Моревер. — Спускаемся!

И он подтолкнул тюремщика. В эту минуту из глубины камеры с номером «14» вырвался безумный крик и отозвался на лестнице зловещим эхом. Кто-то тряс дверь темницы изнутри. В сумраке прозвучало проклятье. Затем вновь стало тихо.

— Они все таковы первое время, — сказал Комтуа, пожимая плечами.

Бюсси-Леклерк побледнел. Этот бретер и забияка без чести и совести еще не обладал душой тюремщика. Моревер ничего этого не слышал, он шел следом за Комтуа, испытывая пьянящее чувство наконец-то удовлетворенной мести. Он хотел бы, чтобы эта пещера была еще более гнусной, чтобы воздух был еще более непригоден для дыхания, чтобы в этом аду было еще страшнее и ужаснее…

— Вот номер семнадцатый! — сказал вдруг Комтуа, останавливаясь перед какой-то дверью. Они были во втором подземном ярусе.

— Открывай! — сказал Моревер хриплым голосом.

Он взял фонарь из рук тюремщика и, поскольку ему показалось, что тот не особенно торопится, сам отодвинул засовы. Дверь широко отворилась. Моревер, держа в руке фонарь, сделал два шага и вошел в дыру, которую представляла собой камера. Слабый луч фонаря осветил подземелье, источенные камни стен, на которых были начертаны последние молитвы, проклятья, угрозы, крики боли, запечатленные в граните и полустертые временем. Водяные капли, которые собирались под сводами, чтобы скатиться вниз, как скатываются слезы, неровный, шероховатый пол, будто исцарапанный ногтями, мутноватые лужицы на нем… Моревер охватил все это одним взглядом, быстрым, как удар молнии. Он посмотрел в глубину камеры. Там к вделанным в стену кольцам были прикреплены две изъеденные ржавчиной цепи. Каждая из цепей также заканчивалась кольцом. Эти кандалы были надеты на лодыжки заключенного. Моревер поднял свой фонарь и увидел, что человек стоял, опираясь на стену, и смотрел на него.

— Не зря мы его заковали в кандалы, — сказал Комтуа, добросовестно выполняя роль гида. — Черт возьми! Его выходки стоили жизни троим из нас.

Бюсси-Леклерк ступил в камеру и подал знак тюремщику, чтобы тот вышел. Моревер легонько улыбнулся, со вниманием разглядывая узника. Узник тоже улыбался, но совсем иначе. Через несколько мгновений взаимного разглядывания Моревер повесил фонарь на гвоздь, несомненно предназначенный для этой цели, и сказал:

— Ну вот и я, Пардальян. После шестнадцати лет погони друг за другом мы наконец встретились.

— А вот и господин Бюсси-Леклерк, — безмятежно сказал Пардальян, — главный хранитель этого веселенького местечка. Приветствую вас, господин Леклерк!

Моревер заскрежетал зубами и продолжал:

— Ты не смеешь ни смотреть на меня, ни разговаривать со мной, Пардальян. Но я с тобой говорю и смотрю на тебя. Для этого я сюда и пришел. Хочешь не хочешь, ты выслушаешь меня.

— Леклерк, — сказал Пардальян, — шпага, что бьет вас по ногам, очень длинна, однако же она короче той, которой я так славно щекотал вас на мельнице.

Бюсси-Леклерк побледнел и громко выругался.

— Поторопись, — проревел он, — поторопись, Моревер, так как я не поручусь за то, что не проткну этого дьявола кинжалом.

— Ха! — сказал шевалье. — Вы не посмеете, Леклерк. В самом деле, мне ведь заковали только ноги, а руки у меня свободны, и они наводят на вас страх. Фу! Ну и рожа у вас! Не кипятитесь же так! Я отлично помню вашу испуганную физиономию, когда я привязал вас к крылу мельницы. Остерегитесь. Вы рискуете уморить меня со смеху, и палач будет за это на вас в большой обиде.

Пардальян захохотал, и этот смех заставил изумленно переглянуться четверых солдат, оставшихся в коридоре.

— Черт побери! — завопил Бюсси-Леклерк, выхватывая шпагу из ножен.

— Прекрати! Прекрати! — прошипел Моревер, и в голосе его слышалась злобная ирония. — Господин Пардальян прав: палач, который придет сюда завтра, будет слишком раздосадован тем, что ему достанется для пыток только труп.

Пардальян все еще смеялся.

— Леклерк, — продолжал он, прервав Моревера, как будто бы того здесь и не было, попросту перекрыв его голос своим, — знаете ли вы, что я тоже поверил в вашу блистательную славу непобедимого мастера фехтования? Когда я увидел вас перед собой со шпагой в руке, я не смог воспротивиться желанию поручить душу Богу. Я сказал себе; «Вот этот знаменитый фехтовальщик, и никто не может похвастаться тем, что нанес ему укол». Я считал себя уже мертвым, я едва не молил о пощаде! Я видел себя побежденным, размазанным по стенке, абсолютно беспомощным. В ту самую минуту, когда я это себе представлял, Леклерк, ваша шпага стала выписывать в воздухе дугу в добрых пятнадцать футов. Какой рискованный прием! И какой же я был дурак, когда думал, что передо мной — настоящий фехтмейстер. Да вы оказались всего лишь неумелым школяром!

Моревер скрестил руки на груди и пробормотал:

— Я ждал этой минуты шестнадцать лет, значит, я смогу потерпеть еще шестнадцать минут.

Бюсси-Леклерк был в ярости. Каждое слово Пардальяна разило, словно удар кинжала, нанесенный по его тщеславию непобедимого фехтовальщика. Один-единственный раз он потерпел поражение от руки этого дьявола, который теперь смеялся. Смеялся, находясь в этой черной дыре, закованный в цепи. Пардальян хохотал и смотрел на него странным взором, в котором горел ироничный огонек.

Нет для мастера клинка большей обиды, чем напоминание о его неудаче в поединке. А ведь Бюсси-Леклерку не только нанесли укол, но еще и обезоружили. И тот, кто выбил рапиру из его рук, был сейчас здесь, перед ним, и впридачу так громко насмехался. Какая гнусность!

— Завтра ты увидишь перед собой мастера по забиванию клиньев, — завопил Бюсси-Леклерк.

— И по вырыванию ногтей! — тихонько добавил Моревер.

— Школяр, — снова заявил Пардальян, — но хороший школяр, должно признать. Сразу видно, Леклерк, что вы посещали множество всевозможных притонов. Да, мне следует быть справедливым: еще десяток лет ученичества — и вы станете достойным учеником, прилежным помощником учителя фехтования.

Этот вывод и тон, которым ему воздали справедливость, вызвали у фехтовальщика новый приступ бешенства:

— Презренный негодяй! Ты устроил мне коварную ловушку!

Понемногу он забыл о том, где находится. Теперь он видел в Пардальяне лишь соперника, который кичился тем, что одержал над ним победу. Ему казалось, что они стоят в фехтовальном зале, поэтому, обнажив шпагу, он принялся показывать приемы боя.