Ричард Длинные Руки - Гай Орловский

– Как? – воскликнул я. – Но если такое возможно… Если это в самом деле так…

Епископ чуть приподнял ладонь, я послушно умолк.

– Но есть большая разница, – сказал он негромко, однако каждое слово падало, словно гиря на чашу весов. – Магия – это набор заклинаний, послушно срабатывающих в любых руках. Как в подлых, так и не подлых. В то же время чудеса, сотворенные сильной верой, доступны только чистым и честным людям. Заметил, в чем разница?

Я подумал, пробормотал:

– Магия проще, доступнее. Магами и колдунами можно населить весь мир. А вот насчет веры…

Он слабо кивнул.

– Ты уловил суть, хотя и смутно. Ты говорил, что магия не может быть плохой или хорошей, все зависит от рук, в которых находится.

Я кивнул в ответ, хотя что-то не помнил, когда говорил эти слова именно ему.

– Магия в плохих руках опасна слишком для многих, – произнес он с усилием. Из-за дальней портьеры появился еще один монах, подал в серебряном кубке красноватую жидкость. Епископ отпил, сказал чуть окрепшим голосом: – В то время как чудеса, совершаемые верой, никогда не причиняют вреда…Такой человек никогда даже не подумает, к примеру, стать властелином мира… Сама мысль о таком – смертный грех! Никогда с помощью чуда не совратит жену ближнего, не обидит соседа… Понимаешь? Если даже такая мысль мелькнет в голове праведника, он тут же потеряет способность творить чудеса!

Я молчал, это было ошеломляюще сложно, и в то же время щемяще правильно, но только слишком правильно, нежизненно правильно, будто здесь прошли через такие ужасы, что теперь идет полное искоренение магии, магов, колдунов, всего волшебного… всего лишь из страха, что среди великого множества чародеев может оказаться чародей с плохими наклонностями.

– Есть прямая зависимость, – предположил я, – между степенью святости и радиусом действия чуда? Или его мощи?

Он подумал, сказал осторожно:

– Слова твои странны и темны… Но, кажется, я улавливаю суть. Да, подвижник обретает возможность творить чудеса. Святой человек способен совершать великие чудеса! И чем он святее…

Он умолк, глаза закрылись. Я терпеливо ждал. Этот мудрый старик стар, очень стар. Во время нашего разговора два-три раза забывался, а то и вовсе терял сознание. Я терпеливо ждал, ибо передо мной настоящий титан, а такие так просто из жизни не уходят. И ни один разговор не оставляют незавершенным.

Он очнулся, сказал слабо:

– Надо добыть доспехи…

– Чьи?

Епископ пожевал губами, глаза все еще оставались закрытыми. Я подумал, что он уже забыл, с кем говорит, продолжает разговор с кем-то другим, кому не успел сказать что-то важное. Хотел подняться, но епископ проговорил, не подымая красных век, что стали еще толще, как наполненные кровью подушки:

– Доспехи Георгия.

– Кого-кого? – переспросил я. Еще не понял, о ком речь, но по всему телу пробежала дрожь, а волосы встали дыбом, как в разгар великой грозы. – А этот Георгий не тот ли…

– Святой Георгий, – ответил он совсем тихо, но глаза медленно открыл. – Георгий Победоносец, Егорий Храбрый, Юрий Пламенный… сейчас его называют по-разному, на всяких языках и наречиях, но тогда он был простым офицером в Риме… Был такой город, столица всех столиц, центр мира, где началось гниение, где Сатана обрел полную власть, и лишь немногие чистые души воспротивились Злу. Георгия казнили лютой смертью, но он остался верен истине, добру, чести… Теперь он на быстром, как молния, коне водит небесные войска против орд демонов. А его старые доспехи остались в Риме, откуда их выкрали, увезли в наши тогда еще края и спрятали в горном ущелье…

Я удивился, спросил осторожно:

– И что, до сих пор там лежат?

– А что тебя удивляет?

– Ну, не поржавели…

– В те времена железа почти не знали, – пояснил епископ. – Доспехи и даже оружие делали из меди, а потом из бронзы. Но теперь это не простые доспехи, ибо прикосновение святого человека преображает даже вещи.

Я покачал головой.

– В это поверить трудно. Господь не дозволяет совершаться чудесам.

Он сказал совсем тихо, я едва расслышал, но в слабом голосе чувствовалась крепость железа:

– Разве эта крепость не обрела добавочную мощь, когда в нее доставили мощи святого Тертуллиана?

Я возразил:

– Это другое дело!

– Да? – переспросил епископ. – Так вот, на ком будут доспехи святого Георгия, того не коснется Зло… Более того, он послужит защитой всем, вблизи. А уж как послужит, понимай сам…

Я перевел дыхание, епископ говорит разумно, но явно путает меня с кем-то. Забыл, как называется это психическое расстройство, но у престарелых это сплошь и рядом.

– У меня другая проблема, – сказал я, переводя разговор. – Дважды я встречал в этом путешествии человека… если он человек, который смущал мой ум и душу рассказами о тех странах, которые захвачены, как мы называем, Злом. Но там живут, как он сказал… и я почему-то верю, богаче и счастливее. И мне очень захотелось побывать в тех странах!

Епископ выслушал, лицо постарело еще больше, хотя это трудно было представить, а мешки под глазами налились жутким лиловым цветом. Я снова увидел, что говорю с очень старым и очень усталым человеком, которому довелось принять на плечи больше, чем он в состоянии вынести.

– Тот… прав, – ответил он тихо.

Я вскричал испуганно:

– Святой отец! Как можно? Мне чудилось временами, что со мной говорил сам Сатана!

– Так оно и было, – ответил епископ тяжело. – Так оно и было.

– Но как же, – растерялся я. – Как вы можете говорить, что Сатана прав?

– Потому что он прав, – сказал епископ надтреснутым голосом. – Разве не зришь, что в житейском мире верх одерживает тот, кто живет умом, а не сердцем? Что преуспевает тот, кто отвернулся от Бога и принял соблазны дьявола?.. Что живущий сердцем смешон?

Я прошептал в ужасе:

– Святой отец… Хорошо же ты меня утешил! Так что же делать, если Зло побеждает в нашем собственном доме?

– Стиснуть зубы, – ответил епископ, – и… держаться. Господь не оставит нас.

Я уронил голову. Смешным или простоватым выглядеть не хотелось, а таким смотрятся все, кто старается жить сердцем: чисто, честно, соблюдая правила чести, благородства, рыцарства, воздерживаясь от свойственной простолюдинам грубости и похоти.

– Держаться, – повторил я. – А до каких пор?

Священник поднял голову. Я понимал, что он видит. Юноша смотрит на него чистыми, честными глазами. Сказать, что держаться надо всю жизнь, это ужаснет любого. Сказать, что продержаться надо год, – ужаснет такого вот юного, ибо для него год – вечность, в то время как для него, старого, годы летят, как опадающие по осени желтые листья.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});