Том 3. Лорд Аффенхем и другие - Пэлем Вудхауз

— Осложняло, можно сказать.

— Еще как. Бедняга совсем скис. А было это в Шипли, на моих собственных глазах. У меня сердце кровью обливалось смотреть, как Энн отшивает Джефа и каждая минута приближает день, когда она станет женой этого киселя. Я готовился, скрепя сердце, принять в семью художника по интерьеру, но тут, однажды вечером, очаровательная особа, некая миссис Моллой, которая тогда гостила в Шипли, огрела Джефа по голове моей табакеркой.

Биллу подумалось, что в семейной жизни его хозяина было чем заинтересовать Шерлока Холмса.

— Огрела?

— Прямо по затылочной кости. Они с мужем были мошенники. Джеф поймал их, когда они пытались обчистить дом. Он потребовал, чтобы мистер Моллой вернул украденное, и миссис Моллой, естественно, оглоушила его табакеркой. Разумеется, после этого между ним и Энн все уладилось.

— Уладилось? — Билл испытывал чувство, которое всех нас когда-нибудь да посещало — ему казалось, что он не выдерживает интеллектуального накала беседы. — Почему?

— Э?

— Почему это привело к счастливой развязке?

— Потому что у Энн открылись глаза. Она заглянула в свое сердце и прочла, что там написано. Когда Джеф лежал, откинув лапки и, по всему, отдав концы, она поняла, что любит его, бросилась на простертое тело, целовала и приговаривала: «О, Джеф! О, о, Джеф!» Про Лайонела Грина и думать забыла. Занятно, а? Проливает свет на женскую психологию.

— Основательная была табакерка.

— Еще какая! Я купил ее, когда поступил в Кембридж. Всякий первокурсник первым делом покупает такую банку для табака с гербом колледжа. Сейчас покажу. — Лорд Аффенхем враскачку перешел комнату и вскоре вернулся. — Стоящая вещица, — сказал он, любовно разглядывая банку. — Сорок лет служит, и хоть бы что. Джефова голова даже выщербинки не оставила. Лопни кочерыжка, прямо вижу эту сцену, как сейчас вижу. Джеф покатил бочку на Моллоя — неприятный был тип, лысоватый, — а Долли, это миссис Моллой, очаровательная особа, хотя, разумеется, со своими недостатками, — подняла банку и чпок! Вот так, — проговорил лорд Аффенхем и враскачку пошел к двери. — Джейн, — позвал он. — Дже-ейн!

— Да?

— Поди-ка сюда. Тут с молодым Холлоуэем… Показывал ему табакерку, и у меня рука дрогнула…

16

Некоторое время спустя Билл очнулся от беспорядочного кошмара, в котором с ним творилось нечто странное, и постепенно понял, что кто-то стоит рядом, протягивая ему бокал с брэнди.

— Глотните, мой мальчик, — сказал лорд Аффенхем. Лицо человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после Ватерлоо.

Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на хозяина расстерянно-сердитый взгляд.

— Это вы меня? — спросил он.

— Э?

— Это вы ударили меня табакеркой? Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже. Шестой виконт словно говорил: «Не стоит благодарности, всякий на моем месте сделал бы то же самое».

— Да, конечно, — признал он. — Молодым надо помогать. Как я и предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: «Джейн! Дже-эйн!», она отозвалась: «Что там у вас?» — видать, закрутилась с ужином, не хотела отвлекаться. «Поди-ка сюда, — сказал я. — Что-то с молодым Холлуэеем». Она вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него — ну, все, как обычно. Целует, причитает…

Билл и не думал, что в человеческих силах унять пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде «Обнаженной», однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из поэмы, который воскормлен медом и млеком рая напоен, так что не очень удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: «О, берегись! Блестят его глаза, взлетают кудри!», обошел его хороводом.

Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в привычку.

— Она меня поцеловала? — трепетно переспросил он.

— А что поделаешь? Крича при этом: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?» Странно, почему Билл, когда вы — Фред? Но это — дело десятое. Главное, она назвала вас «милый» и поцеловала.

Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно, можно даже сказать — яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир, начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила принцесса.

Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога. Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался перед своим отражением. Все, как он и предполагал. Лицо честное — и, собственно, все. Видимо, Джейн — та редкая девушка, которая не останавливается на внешней оболочке, но роет глубже, пока не доберется до души.

Впрочем, и это не выдерживало критики. Душу свою Билл знал хорошо — как-никак, прожил с ней целую жизнь. Приличная душа, но ничего особенного. В небесных книгах, должно быть, записано: «Душа мужская обычная одна». Несмотря на все это, Джейн бросилась на его простертое тело и целовала, приговаривая: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка», и так далее. Все это было очень загадочно. Не исходи рассказ из надежного источника, от непосредственного очевидца, Билл вряд ли бы ему поверил. Его охватило жгучее желание увидеть Джейн.

— Где она? — вскричал он.

— Пошла за холодной водой, губкой, и… — Лорд Аффенхем заметно вздрогнул. — Слышу, она возвращается. Кажется, мне пора уходить.

Вошла Джейн с миской. Увидев главу семьи, она сверкнула глазами.

— Дядя Джордж… — процедила она сквозь зубы.

— Тихо. Тихо. У меня — срочное дело. До скорого, — сказал шестой виконт и пропал, словно нырнувшая утка.

Джейн поставила миску. Огонь в ее глазах потух, они были влажны.

— О, Билл! — сказала она.

Билл говорить не мог. Дар речи ему изменил. Он мог лишь молча смотреть, заново дивясь, что эта золотая принцесса унизилась до него, свинопаса, да и то не ахти какого.

Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно — видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь — чумазой и в фартуке.

— Джейн! — прошептал он. — Джейн!

— Твоей голове, — сказала она через несколько секунд, — это скорее вредно.

— Полезно, полезно, — заверил Билл. — Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?

— Нет.

— Ты действительно…

— Конечно.

И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.

— Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто — я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…

— Уильям что Холлистер?

— Вина не моя, а крестного. Думай просто «К». Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?

— Собираюсь обмыть тебе голову.

— Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.

— Ну, что ты! Я самая заурядная.

— Вот уж нет. Ты прекрасна.

— Раньше ты так не думал.

— Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?

— Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.

— И очки?

— И очки. Астигматизм исправился.

Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря: «Благослови вас Бог, дети мои».

— Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.

— Крича «О-1а-1а»?

— Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.

— Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.

— Я не хочу мыть голову.

— У тебя огромная шишка.

— Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем, я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.

Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.