Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская

глаз — медленно повернулась:

— Дверь закрой. Сквозняк. Ты к кому?

— Я к Евгении Алексеевне… Орловой.

— К Женьке, что ль? Вон она, у окошка.

Тыканье и пренебрежительное «Женька» раздражили еще больше, но, поскольку на кровати у окна сопела с присвистом вовсе не Жека, а криминального вида личность, сине-желтая, одутловатая, скорее побитая, чем разбитая, особенно обижаться на фамильярность говорящей головы не стоило: та явно пребывала не в своем уме. И вдруг — о ужас! — фиолетовая губа очнувшейся «личности» растянулась: Та-ню-х!

— Теть Жень, это вы? — Все веселенькие, ободряющие слова, приготовленные заранее, были забыты напрочь. — Как же вы так?

— Да вот так. — Постаревшая лет на сто, Жека еле ворочала языком, и очень страшной была ее рука в гипсе до толстых, сосисочных, пальцев, лежащая поверх серого одеяла. — Возьми там… стул.

Драный стул еле втиснулся в узкий проход между кроватями. На соседней кровати кто-то, накрытый с головой, стонал во сне. Жека тоже застонала, неловко сдвинувшись поближе, чертыхнулась и здоровой рукой сделала знак наклониться.

— У меня там… дома занач…ка есть, ты знаешь где… принеси… тыщи две пока. Врачу надо отстегнуть… сестрам милосердия… а еще в Достоевском… во втором томе… пятьсот баксов. В случае чего… на похороны. — Жека, несомненно, шутила, но от ее черного юмора по коже побежали мурашки.

— Теть Жень! От вас ли я такое слышу?

В припухших глазах блеснули слезы. Жека отвернулась, чтобы их скрыть, шмыгнула носом и снова поманила. Жалобный шепот сквозь слезы: «Достала меня эта больница. Не могу больше. Танюх, забери меня отсюда!» — обнажил всю меру ее страданий. Но слабая, беззащитная, жалкая Жека — это нонсенс, явление временное, и очень скоро она будет страдать из-за своих малодушных признаний.

— Не нужно больше ничего говорить, я все отлично понимаю.

Собственно, что тут было понимать? Любой нормальный человек впал бы в отчаяние, очутившись на этой тюремной койке, в этой «палате номер шесть», наполненной холодным, серым светом дождливого дня, дыханием, сопением и судорожным похрапыванием пяти посторонних теток. Тем более человек с таким независимым характером, как у Жеки. Существование на просвет для нее наверняка было пыткой.

— Не волнуйтесь, теть Жень, скоро будете дома. От кого это зависит?

— От палатного врача… Николая Петровича… он такой… с бородой.

В ординаторской ни одного бородатого не обнаружилось. Охваченная страстным желанием побыстрее вызволить тетеньку из стен этого богоугодного заведения, пропахшего капустой, как во времена гоголевского Земляники, она нахально заглянула во все палаты. Безрезультатно!

Тем временем какой-то бородач покуривал на периферийной лестнице под названием «Запасной выход» в компании с густо накрашенной девицей в медицинской униформе. Правда, обтянутый светло-голубым халатом живот и высокий колпак на голове выдавали в нем, скорее, повара из больничной столовой, который целый день и тушит в подвале пресловутую капусту, чем врача, но вместе с тем повар, пожалуй, был бы поярче и пооптимистичнее. Он-он! От этого бесцветного толстяка, бесформенностью, унылостью и мелкими глазками напоминавшего «свадебного» медведя советского производства, найденного при разборке пыльных антресолей, веяло той же самой серой, беспросветной тоской, что и от Жекиной палаты. Интересно, розовеет ли доктор, когда больные отстегивают ему денежки?

— Николай Петрович? Добрый день.

За стенами больницы вряд ли пользующийся повышенным спросом, но здесь — царь и бог — парень, не затрудняя себя разнообразием, ответил «добрый», даже не взглянув на посетительницу. В другое время пусть бы упивался своей значимостью, пока не надоест, но не сейчас, когда с минуты на минуту должен был позвонить Колючкин.

— Извините, пожалуйста, Николай Петрович, мне нужно срочно поговорить с вами!

Загасив сигарету, парень тут же вытянул из кармана следующую и чиркнул зажигалкой, а коричневолицая, намакияженная медсестра смерила естественно-загорелую блондинку полным классовой ненависти взглядом и с возмущением, надо полагать, означавшим: при такой зарплате еще и покурить спокойно не дадут! — зло швырнула окурок в металлическую плевательницу.

— Так чего, Николай Петрович, ставить бабке из двадцать первой капельницу или перебьется?

Несчастной бабке крупно повезло: в присутствии посторонних доктор постеснялся кивнуть «перебьется», кивнул «поставь». Маловероятно, чтобы он вдруг, ни с того ни с сего, вспомнил клятву Гиппократа. Медработники перекинулись какими-то терминами не для средних умов, и сердитое цоканье шпилек по кафелю возвестило о начале аудиенции.

— Я племянница Евгении Алексеевны Орловой… перелом правой руки и сотрясение… Когда можно будет забрать ее домой?

— Орловой?.. А-а-а… да. Не знаю. Недели через две.

Так и подмывало ответить ему: да за две недели у вас здесь спятишь! А ради чего? Если вы не в состоянии вспомнить, кто такая Орлова, которая валяется в вашей идиотской больнице уже пятые сутки, то вряд ли вы и через неделю вспомните о ней! Однако сия гневная тирада была бы непростительной тактической ошибкой.

В конце концов, чего не сделаешь для спасения любимой тетеньки? Нет, чего-то определенно не сделаешь — бр-р-р! — от одного лишь предположения замутило, но подавить в себе отвращение к этому ватноплечему мздоимцу и улыбнуться ему кокетливой жемчужной улыбочкой она, безусловно, могла.

— Николай Петрович, а нельзя ли пораньше? Обещаю вам, что дома обеспечу тетеньке отличный уход. Пожалуйста!

Надо же! Вспыхнув ярко-розово, парень потупился и в смущении, с повадкой купца третьей гильдии, очутившегося за кулисами Художественного театра, пригладил свою бородищу.

— Ну… мы насильно никого не держим, и лечить нам особенно нечем. Импортных препаратов у нас почти нет. Они очень дорогие.

— Дорогие, это как? Цифры какого порядка? Сотни, тысячи или десятки тысяч? Признаться, в последней раз в аптеке я была, кажется… не помню когда. И вообще далека от медицины.

— Ваше счастье! — Доктор криво улыбнулся, и дело пошло на лад. В принципе в каждом человекоподобном априори должно присутствовать что-нибудь человеческое…

Ожидавшая решения своей участи, Жека даже привстала навстречу, и ее взволнованное: «Ну что, Танюх?» — прозвучало почти без запинки.

— Николай Петрович обещал мне, что отпустит вас в следующий понедельник, а дома я быстро поставлю вас на ноги!

— Тебе в Нижний… надо. Там скоро сорок дней по Вере Косан… Контан… ой, черт! Инка тебя ждет.

— Инуся очень просила, чтобы я осталась с вами, но я и сама бы не уехала.

— Спасибо вам… девчонки… — Жека смотрела такими несчастными глазами, полными благодарных слез, что у любого, кто знал ее, невольно защемило бы сердце.

— Теть Жень, все будет тип-топ, честное слово!

— Не верю… как говорил один чувак… Ладно, верю. Иди домой, Тань…юшечка.

* * *

Две ходячие бабы уползли в столовку. Три лежачие с нетерпением дожидались больничной баланды. Не пожрать ли и нам для