Я русский солдат! Годы сражения - Александр Проханов

О. Бычкова: — И северных народов еще, да.

А. Проханов: — И северных народов. Поэтому национализм, который встречается с отпором или с национально-освободительными движениями где-нибудь в Чувашии или в Якутии, он отступает перед лицом этих национально-освободительных движений и сжимается до Вологодской губернии.

Вот этот национализм, который говорит: «Сколько же можно русским быть империалистами? Столько трат, столько лишений. Давайте заживем по-европейски, чтобы была своя вилла, бассейн, чтобы были хорошие мерседесы, прекрасная еда», — на него искушают русских людей. А что же делать с этой огромной исторической задачей? А что делать с этим повторяющимся порывом в космос, который заставляет человека не думать о шелковых галстуках или манжетах, а заниматься космическим порывом или божественным поиском?

О. Бычкова: — А можно одновременно о галстуках и о космических ракетах?

А. Проханов: — Можно о галстуках, космических ракетах, быть гомосексуалистом, одновременно венчаться с собаками в церквах и при этом исповедовать огненное христианство, быть Пушкиным, а также заниматься рубкой икон, как занимается Гельман. Всё это можно в стране, которая остановилась и падает в пропасть. Россия сегодняшняя такова. Но это будет не вечно. Россия преодолеет эту смуту и вырвется опять на стратегическое направление. Русский ренессанс неизбежен.

О. Бычкова: — Русский или российский?

А. Проханов: — Русский ренессанс так, как его понимали татары в период Великой Отечественной войны.

О. Бычкова: — А как вам нравится предложение митрополита Волоколамского Иллариона поставить на Лубянке памятник князю Владимиру Красное Солнышко, князю Владимиру Владимировичу, может быть, — Красное Солнышко вместо Железного Феликса, вместо фонтана, вместо, я не знаю, чего еще?

А. Проханов: — Я представляю, как этот памятник будет поставлен. Наверняка, Владимир будет с крестом в руках как, наверное, Владимирская Горка в Киеве.

О. Бычкова: — Ну да.

А. Проханов: — И, конечно, этот крест будет обращен к зданию Лубянки.

О. Бычкова: — Почему?

А. Проханов: — Ну, а куда еще? На метро, что ли?

О. Бычкова: — Нет, ну, подождите. Феликс Эдмундович стоял спиной к Лубянке. Как бы она его сзади поддерживала.

А. Проханов: — Нет, ну а что? Владимир, а за его спиной вся лубянская рать, что ли?

О. Бычкова: — Да. Да.

А. Проханов: — Нет. Он будет повернут крестом к Лубянке, и памятник будет называться «Чур меня, чур».

О. Бычкова (смеется): — И спиной к людям, которые будут ходить вокруг.

А. Проханов: — Нет. Я думаю всё время над этим. Я не устаю, конечно, изумляться нашему иерарху в его бесконечных выдумках и в его какой-то болезненной, мучительной, антисоветской какой-то боли, которую он несет в себе и передает нам, грешным.

Поставить туда Дзержинского было бы нормально.

О. Бычкова: — Ну, что нормального-то, господи?

А. Проханов: — Поставить туда…

О. Бычкова: — Чур вас, чур, Александр Андреевич.

А. Проханов: — Поставить туда Дзержинского было бы нормально, потому что… Никто, действительно, не скажет, что поставили Дзержинского, потому что сейчас начнет ВЧК шарить по квартирам и брать.

О. Бычкова: — Скажут. Я скажу.

А. Проханов: — Ну, это безумцы, либо такие экзальтированные прекрасные женщины, как вы. Никто не скажет. Эта эра кончилась. И Дзержинский был поставлен в период, когда никакого НКВД и никакого ЧК уже не было. Это был сытый, спокойный, бархатный период, когда поставили. Раз.

И если его поставить, будут удовлетворены нынешние спецслужбисты. Потому что до сих пор у них в кабинетах висит Дзержинский как отец-основатель. Но это же не люди Судоплатова, это же не люди…

О. Бычкова: — Или даже как икона, прости, господи, за богохульство.

А. Проханов: — Да. Это создатель их мощной корпорации. Причем, эта корпорация — она, может быть, сильнее, чем государство. И они, верные своей корпорации, чтут образ Дзержинского. Это будет справедливо по отношению к ним.

Наконец, это завершит ансамбль. Потому что, конечно же, кругом гигантские здания ФСБ. Слева серое, справа желто-яичное, вот этот огромный фасад. И появление там такого памятника просто завершит этот ансамбль.

О. Бычкова: — Подождите. Ансамбль изначально, когда там стояло первоначальное здание, вокруг которого вот это всё серое и какое-то яичное выросло — там было страховое общество «Россия», его московское отделение, как мы помним. И перед ним стоял просто большой красивый фонтан, который существует до сих пор — его можно вернуть.

А. Проханов: — Да, давайте вернем. Только отрубим половину от этого здания — оно же было другим совершенно. Там Жолтовский поработал. И разрушим слева здание и справа.

О. Бычкова: — Но фасад-то тот же приблизительно.

А. Проханов: — Там был другой, вдвое меньший фасад.

О. Бычкова: — Ну, там наросло, конечно. Наросло.

А. Проханов: — Давайте, я готов разрушить это здание, к фасаду поставить фонтан, налить в него шампанское и купцов туда собрать.

О. Бычкова: — Давайте разрушим эту тюрьму, Александр Андреевич, как поется в известной песне…

А. Проханов: — Ну, давайте разрушим весь Новый Арбат. И куда же мы с вами тогда денемся с нашими эфирами? Поэтому, повторяю, было бы правильно поставить туда Дзержинского. Потому что он архитектурно…

О. Бычкова: — Во-первых, это красиво.

А. Проханов: — …архитектурно он выдержан. Он был бы там уместен.

Теперь вернемся к нашему иерарху. Господи, почему он так боится Дзержинского, если церковь поставила в Москве за последнее время чуть ли не тысячу алтарей, Москву застроили церквами? В Москве предполагается еще построить 600 церквей. Неужели алтари, которые построила церковь, слабее одного этого истукана? Неужели этот языческий Перун сильнее и мощнее, чем тысячи духовных алтарей, на которых совершаются литургии, с амвонов которых произносятся христианские проповеди? Это огромное количество духовных, духовно настроенных священников, батюшек… Неужели он не верит в мощь и силу возрождающейся церкви? Откуда такая слабость?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});