Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

В первой половине декабря Набоков ввязался в еще один литературный бой, написав «Рождественский рассказ» — последний из рассказов, который он впоследствии не включал в сборники и не переводил на английский35. Некий советский писатель с высокой, хотя и нуждающейся в подновлении репутацией уязвлен тем, что не ему, а молодому крестьянскому писателю заказан рассказ, главным украшением которого должна быть рождественская елка, а главной темой — столкновение нового со старым. Чтобы утвердиться, старый писатель приступает к работе над таким рассказом. Он делает две безуспешные попытки, пока наконец не находит нужной ноты в начале: европейский город, сытые люди в мехах проходят мимо. Огромная елка с дорогими фруктами. Перед витриной магазина на обледеневшем тротуаре — голодный безработный, выброшенный хозяевами на улицу.

Несмотря на необычную для Набокова тенденциозность, «Рождественский рассказ», к счастью, не ограничивается высмеиванием грубой поделки Новодворцева. Со сверхъестественной точностью Набоков изображает мелкий эгоизм и честолюбивые амбиции бесталанного писателя и противопоставляет их тому, что, по мнению Новодворцева, будет воспринято как благородный альтруизм его темы. Параллельную сюжетную линию составляют отброшенные Новодворцевым как не имеющие отношения к делу воспоминания о том, как рождественская елка отразилась в глазах его любимой женщины, потянувшейся к мандарину на ветке, но он не понимает, что именно этими воспоминаниями навеяны первые строки его рассказа. Набоковский рассказ дает понять, что преодоление самого себя в социальной борьбе — это ложь.

В субботу 15 декабря Набоковы принимали гостей у себя в спальне с высоким потолком, где было просторнее, чем во второй из двух комнат, которые они снимали в доме 12 по Пассауэрштрассе. Айхенвальд, стоявший у печи, — зима в тот год выдалась необычно холодная — был как никогда оживлен. Он декламировал стихи, он объявил, что из Риги и Данцига ему пришли приглашения прочесть лекции и посетить вечер, организованный в его честь, а из России — известие о рождении внука. Набоковы поняли, что вечеринка удалась. Примерно в час ночи, когда Айхенвальд «осторожно спускался по короткому лестничному маршу в сопровождении хозяина с ключами от входной двери, он каким-то образом зацепился обшлагом пальто за витое украшение, выступающее между балясиной и перилами, и полуподвешенный застыл в неловкой позе. Он лишь смущенно посмеивался, когда хозяин поспешил ему на помощь». Набоков выпустил Айхенвальда из дома, запер за ним дверь и смотрел через стекло, как удаляется его сутулая спина. Полчаса спустя Айхенвальд вышел из трамвая и стал переходить Курфюрстендам, направляясь к дому. Близорукий Айхенвальд слишком поздно увидел трамвай, мчавшийся на полной скорости с противоположной стороны. Он был сбит и умер, не приходя в сознание, в ту же ночь с воскресенья на понедельник. Всю жизнь он испытывал суеверный страх перед трамваями36.

Из разных стран пришли соболезнования эмигрантов, а члены кружка, который он основал вместе с Татариновой, немедленно переименовали его в Кружок Айхенвальда.

VII

Денег, полученных от Ульштейна, хватило Набокову не только на то, чтобы окончательно рассчитаться с долгами, вынудившими Веру пойти на службу, но и чтобы финансировать свое первое после 1919 года, когда он охотился на бабочек в Греции, лепидоптерологическое сафари. Вериного работодателя немало удивило, что кто-то может отказываться от места в период растущей безработицы, но Набоковы никогда не задумывались о завтрашнем дне37.

5 февраля они отправились на поезде в Париж, где провели два дня и пригласили на обед чету Струве. Глеб Струве, воспринявший раннюю поэзию Сирина критически, теперь превратился в почитателя его прозы. Заснув в ночном поезде на пути из Парижа в Перпиньян, Набоков не устоял перед волнением предстоящей охоты, и во сне кто-то протянул ему «нечто очень похожее на сардину, но в действительности оказавшееся тропической бабочкой, имитирующей mirabile dictu — летающую рыбу»38.

8 февраля в Перпиньяне они сели на автобус и проехали четырнадцать миль в глубь Восточных Пиренеев по петлявшей в горах дороге. Набоковы остановились в Ле-Булу, недалеко от границы с Испанией. Выбор местности был экологически правильным, а отель «Этаблисман термаль дю Булу», расположенный в красивом парке, — дешевым. Огромные ящерицы шныряли между оливами и пробковыми деревьями, цвела мимоза, буйно разрастались утесник, ракитник и вереск, наполняя ароматами жесткий сухой воздух. Гостиничные постояльцы представляли собой пеструю компанию: буржуа, страдающий несварением желудка и избытком желчи, французские колониальные чиновники, отдыхающие от своих колоний, какой-то врач-испанец, обладатель автомобиля; священник, распевающий оперные арии, который однажды, сидя под деревом с Библией в руках, раскрыл ее и показал Набокову бабочку, пойманную для него на ее страницах39. Набоков вспомнит их всех в финале «Отчаяния», где его Герман также остановится в отеле «Руссийон», населенном разношерстной публикой из разных стран.

Здесь Вера впервые в жизни ловила бабочек, и здесь она узнала, как ее муж убивает своих пленниц, помещая их в стакан с ватой, смоченной хлороформом. Возбуждение Набокова, вновь вышедшего на охотничью тропу, пытался охладить свежий заальпийский ветер, без которого не обходился, казалось, ни один солнечный день. (Образ почтальона, поворачивающегося спиной к ветру в «Отчаянии», также навеян Ле-Булу.) В ясные дни он обычно охотился на дороге в Мореллас или же на дороге, ведущей к испанской границе. Однажды среди зарослей земляничного дерева и дуба около деревни Ле-Пертю он нашел остатки ступеней, вырубленных для слонов Ганнибала. В другой раз его долго сопровождал волк. По вечерам они с Верой ловили в свои сети мотыльков, сидевших на освещенной стене пристройки, и однажды даже поймали квартет редких Pugs, услужливо устроившихся на стене прямо над письменным столом40.

За этим столом, покрытым клетчатой скатертью, на котором разместились четырехтомный словарь Даля, прислоненный к стене, чернильница, пачка сигарет «Голуаз» и полная окурков пепельница, Набоков не отрываясь писал свой следующий роман — «Защита Лужина».

В начале 1924 года он начал рассказ о герое по имени Алексей Иванович Лужин. Фамилия происходит от Луги, в память о прошлом Набокова (Выра и Рождествено находятся на шоссе из Санкт-Петербурга в Лугу), однако детство, которое вспоминает Лужин, настолько не похоже на набоковское, насколько вообще могло быть непохоже детство двух русских детей: католический пансион в Италии, страх перед Богом, адом и бездной. Рассказ начинается с того, что Лужину попадается на глаза пистолет, из которого он убьет себя, однако рукопись неожиданно обрывается: Набоков придумал, как можно иначе привести Лужина к самоубийству, не переиначивая свое собственное прошлое, и переключился на рассказ «Случай»41. Все же свой первый вариант он приберег на будущее. Вероятно, к тому времени, когда в 1929 году он отправился на юг Франции, он уже решил слить иную трансформацию своего детства с образом сумасшедшего шахматного гения из стихотворения «Шахматный конь». На ранней стадии работы Набоков собирался закончить роман ночным кошмаром Лужина, которому видится чернобородый мужик, вынесший его в детстве из укрытия на чердаке. Все еще мучимый кошмаром, Лужин начинает бороться с чернобородым мужиком и нечаянно душит свою жену, спящую рядом. Так более чем сорок лет спустя Хью Персон задушит во сне свою жену в «Прозрачных вещах»42. Но однажды в Ле-Булу Набокова вдруг осенило: «Я с особой ясностью помню отлогую плиту скалы, поросшую ulex и ilex, где мне впервые пришла в голову главная тема книги»43. Очевидно, речь идет не столько о шахматной теме, которая у него созрела уже давно, сколько об ужасном чувстве Лужина, будто какая-то злая сила заставляет повторяться его прошлое, и в его мучительной попытке построить последнюю защиту против этого зловещего повторения, пока наконец он не понимает, что ему остается лишь один последний ход — выпрыгнуть с пятого этажа в смерть. До конца февраля работа продвигалась быстро и гладко44. Десятилетия спустя в Америке и в последние годы жизни в Европе лепидоптерология вновь будет служить для Набокова катализатором вдохновения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});