Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография - Ральф Дутли

Но официально имя Мандельштама все еще остается под запретом. Важнейшим выступлением в защиту Мандельштама, как и других поэтов, объявленных вне закона, была мемуарная книга Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» (1961). «Я помню, — писал Эренбург о Мандельштаме, — множество его строк, твержу их, как заклинания, и, оглядываясь назад, радуюсь, что жил с ним рядом… <…> Кому мог помешать этот поэт с хилым телом и с той музыкой стиха, которая заселяет ночи?»[448] Сталинисты подвергли Эренбурга резкой критике — за «переоценку» запрещенных поэтов.

13 мая 1965 года в Московском университете состоялся первый вечер памяти Мандельштама; на нем председательствовал Эренбург и присутствовала Надежда Яковлевна. Варлам Шаламов прочитал свой рассказ «Шерри-бренди» — о смерти Мандельштама в Гулаге. Однако «оттепель», которой так долго ждали, уже подходила к концу. В октябре 1964 года был снят Хрущев; к власти пришел Брежнев. В марте 1964 года молодой поэт и почитатель Мандельштама Иосиф Бродский, обвиненный в «тунеядстве», был сослан — после абсурдного судебного процесса — в северную деревню. В обстановке нового политического похолодания вечер Мандельштама в Московском университете носил прямо-таки конспиративный характер.

19 октября 1965 года на вечере Данте (в связи с его 700-летием) в московском Большом театре Анна Ахматова произнесла короткую речь. Это было ее последнее публичное выступление. Она умерла 5 марта 1966 года — последняя представительница Серебряного века русской поэзии, свидетельница полузабытого культурного прошлого. На вечере в Московском университете собрались страстные любители поэзии и студенты, тогда как в Большом театре было много советских сановников и официальных лиц. Когда Ахматова упомянула о том, что ее друзья-акмеисты Гумилев и Мандельштам восхищались Данте, это было воспринято как нарушение некоего табу. Были названы вслух два «непроизносимых» имени: «контрреволюционера», расстрелянного в 1921 году, и «врага народа», погибшего в 1938 году в лагере, автора «беспрецедентного контрреволюционного документа». А та, что сочувственно произнесла оба имени, была их «сообщницей». Неслыханное событие на вечере в честь итальянского поэта-изгнанника, начавшего в 1300 году свое путешествие в потусторонний мир и рассказавшего о нем, прежде чем достичь Рая, в «Аде» и «Чистилище»![449] Для акмеистов же срок их пребывания в очистительном огне или на уступах Чистилища еще далеко не миновал. Тем не менее, первой книгой Мандельштама после 1928 года был именно «Разговор о Данте», изданный в 1967 году в Москве. Годом раньше этот текст, не напечатанный при жизни поэта, появился в русскоязычном американском издании.

И хотя на родине Мандельштама число копий и списков его произведений в среде интеллектуалов и любителей поэзии достигало астрономической цифры, в издательском отношении он еще долго оставался поэтом русского зарубежья. В 1955 году в нью-йоркском эмигрантском издательстве имени Чехова появился том, охватывающий прижизненные публикации поэта. Затем стало выходить нью-йоркское издание (в 1964–1966 годах — двухтомник; в 1967–1971 годах — трехтомник), по слухам, — при финансовой поддержке ЦРУ. Мандельштам как секретное оружие Холодной войны? Вот какую странную роль навязывали сочинениям Мандельштама тупые литературные чиновники в СССР! Еще до того, как диссиденты обзавелись воспоминаниями Надежды Мандельштам, стихи, списанные с американского издания, изымались во время обысков как литература, «запрещенная к ввозу и распространению». Мандельштам превратился в поэтическую контрабанду, подрывающую устои Системы.

Спустя десятилетия после смерти поэта его имя все еще оставалось под официальным запретом. Благодаря отказу властей полностью реабилитировать Мандельштама (это произойдет лишь 28 октября 1987 года при Горбачеве) затягивается и публикация его произведений. Снять с него печать «контрреволюционера» и «врага народа» оказалось непросто; еще долго его будут клеймить как отщепенца и «постороннего» в советской литературе. Антисталинское стихотворение оказалось слишком тяжеловесным. В 1922 году Мандельштам подчеркивал «нравственную силу» акмеизма (I, 230), а в 1923 году он назвал его в одном из писем «“совестью” поэзии» (IV, 33). Оба эти понятия — и мораль, и совесть — воспринимались властью как опасные и не нужные. В «Четвертой прозе» и других произведениях Мандельштама с библейской мощью звучала заповедь «Не убий!» Но и тоска поэта по «мировой культуре» была столь же взрывоопасной, как и его откровенно политические тексты. Требование цивилизованных норм, гражданских прав и свободы таило в себе — в недрах закрытого, идеологически порабощенного общества — не меньшую опасность, чем разоблачение «душегубца» Сталина[450].

Надежда Мандельштам не питала иллюзий относительно издания произведений ее мужа в брежневском Советском Союзе, И все же ей довелось дожить до их публикации — пусть и в искаженном, изуродованном виде. В 1973 году, через шестнадцать лет после создания в эпоху «оттепели» Комиссии по литературному наследству, через тридцать пять лет после гибели Мандельштама в дальневосточном лагере, через сорок пять лет после появления его последнего прижизненного стихотворного сборника, был издан, наконец, в серии «Библиотека поэта» — подвергшийся суровой цензуре — том избранных стихов. Конечно, в нем отсутствовали какие бы то ни было «контрреволюционные» или антисталинские тексты. Книгу выпустили чрезвычайно ограниченным, по советским масштабам, тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров, причем значительная их часть продавалась за твердую валюту на Западе или же поступала в магазины «Березка», не доступные для рядового советского гражданина. Я располагаю сообщением надежной свидетельницы о том, что немало экземпляров было украдено самими работниками типографии: там понимали, что печатают. Стоимость одного экземпляра на черном рынке превышала месячный заработок инженера. Самое досадное, что этот том открывался лживым предисловием, изобилующим искажениями и недомолвками; оно принадлежало перу сталиниста Александра Дымшица. Предисловие, подготовленное Лидией Гинзбург, квалифицированным литературоведом и современницей Мандельштама, было отклонено по цензурным соображениям. Преданный линии партии, Дымшиц умолчал о политическом преследовании Мандельштама, о его нужде в годы воронежской ссылки, о его унизительной смерти в дальневосточном лагере. Лишь о «нервном заболевании», «противоречиях» и «трудных обстоятельствах» болтает этот автор, который еще в 1962 году громил либеральные воспоминания Эренбурга; теперь его задача заключалась в том, чтобы дезинформировать читателя и затушевать реальные исторические факты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});