«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Я много раз затем вспоминал удачную характеристику генерала Джунковского, сделанную моим братом.

Надо сказать, что вследствие служебных столкновений и «обострения» различных вопросов у обоих моих братьев по должности их в качестве помощников начальника Московского губернского жандармского управления в четырёх различных уездах Московской губернии в беспокойные 1901–1907 годы вышли служебные неприятности с московским губернатором Джунковским, правда, закончившиеся совершенным оправданием их действий и конфузом для генерала, почему фамилия «Мартынов» для него была несколько неприятной. Всё это, вместе взятое, несколько охлаждало наше знакомство в 1912 году и создавало «флюиды отталкивания». К тому же я решительно не умел и не был расположен к «подаванию галош»!

Правда, в моей должности я был независим от московского губернатора, но… я уже говорил ранее о растяжимости понятия независимости и о многочисленном начальстве, прямом и косвенном.

Я ограничился поэтому периодическими служебными посещениями и сообщал генералу, по возможности в самой упрощённой и приноровленной к его пониманию форме, об общественном настроении и фазах подпольной деятельности революционеров. Мои доклады имели характер манной кашки, даваемой расслабленному больному, не могущему переварить более грубой пищи. В этой форме генерал Джунковский, по-видимому, мог усвоить эту пищу.

Весной 1913 года Государь снова посетил Москву по случаю «Романовских торжеств» (трёхсотлетия Дома Романовых). Началась снова та же страда для меня.

Во всё время Высочайшего пребывания в Москве и окрестных городах (как, например, Костроме), куда выезжал Государь и которые были в розыскном отношении подчинены мне, царило необычайное патриотическое воодушевление. Революционное подполье оставалось дезорганизованным по-прежнему и почти не давало себя знать.

Как и раньше, к Высочайшему приезду в Москву начались приготовления, проверки, инспекции и прочие служебные передряги. Приехал как и раньше, вице-директор Департамента полиции Виссарионов. Как и ранее, Сергей Евлампиевич прямо с вокзала, усевшись со мной в мой казённый экипаж, смиренно-набожно промолвил «Прежде всего к Иверской, конечно!» Истово перекрестившись, смиренно преклонив колени и поставив свечу, С.Е. Виссарионов направился со служебными официальными визитами к градоначальнику, к губернатору, к прокурору судебной палаты и т. д. Затем начался обычный инспекторский осмотр моего отделения: проверка состояния секретной агентуры, разговоры С.Е. Виссарионова с секретными сотрудниками на конспиративных квартирах, причём на этот раз Сергей Евлампиевич, прочно усевшись на вице-директорское седло, уже не спрашивал меня, так ли он говорил с секретным сотрудником, как надо, и довольно ли для этого тех десяти — пятнадцати минут, которые он посвятил разговору с ним. Нет, теперь Сергей Евлампиевич был на высоте своей задачи и начал бодро и уверенно беседовать с моей агентурой. На второй или третьей беседе Виссарионов, казавшийся мне в этот вечер чем-то озабоченным и даже расстроенным, внезапно прервал разговор с одним сотрудником и попросил меня указать, где именно в конспиративной квартире находится… уборная, и спешно, в полном расстройстве (потом оказалось, в приступе «медвежьей» болезни — совсем на манер папаши Верховенского в «Бесах»!), удалился туда на долгое время…

Причины этого расстройства выяснились на другой день: генерал Джунковский решил удалить от дел директора Департамента полиции Белецкого и с ним его правую руку, С.Е. Виссарионова. Начались бесконечные смены директоров этого Департамента. На место вице-директора, заведующего политическим розыском, вступил, к моему большому удовольствию, мой хороший знакомый, товарищ прокурора Алексей Тихонович Васильев.

Мне пришлось на другой же день, облачившись в парадную форму, так редко мною надеваемую, представляться новому начальству, генералу Джунковскому. На этот раз меня принимал командир Отдельного корпуса жандармов и товарищ министра внутренних дел. Всей своей осанкой румяный молодой генерал давал чувствовать, что передо мной командир Корпуса. Товарища министра внутренних дел как-то не ощущалось! Поздравив генерала с монаршей милостью, я тоже, в видах подражания «новому духу», старался изобразить строевого офицера, заинтересованного не столько делом политического розыска, сколько поддержанием воинского духа и дисциплины среди служащих.

Генерал Джунковский, как всем известно, старался прослыть либеральным администратором, конечно постольку, поскольку это создавало ему приятную атмосферу в кругах нашей либеральничающей интеллигенции, но если он чутким носом придворного человека улавливал «поворот вправо», то он, где нужно и где не нужно, спешил усердствовать и проявлять твёрдость власти.

Один из таких «правых» его поворотов был просто нелеп. Случай был показателен и достаточно выразителен для того, чтобы рассказать о нём.

В связи с «Романовским юбилеем» шли толки о возможной амнистии. Некоторая частичная амнистия была в то время уместной, да и время было спокойное, а власть, как никогда, прочна. Та секретная агентура, которая осведомляла меня об общественном настроении, указала мне на один случай, где применение такой частичной амнистии было бы встречено общественностью с особым «признательным сочувствием» и в то же время показало бы внимание верхов к выдающимся представителям нашей культуры. Дело шло о предстоящем осенью 1913 года судебном процессе известного поэта Бальмонта, обвинявшегося в богохульстве, усмотренном в одном из его стихотворений, под названием не то «Сатана», не то «Дьявол» — теперь в точности не упомню.

Я получил негласную информацию о том, что оправдательный приговор предрешён членами судебной палаты; следовательно, своевременная амнистия Бальмонту устранила бы нежелательную судебную процедуру с её, также нежелательным для правительства, афронтом.

Все эти данные я изложил в особой записке и подал её для сведения градоначальнику Адрианову, добавив, что я лично полагал бы применение амнистии к Бальмонту крайне желательным.

Адрианов не выразил мне своего мнения и молча сунул записку в стол.

Вскоре прибыл в Москву генерал Джунковский. Одним из его распоряжений ко всем начальникам отдельных частей Корпуса жандармов было встречать его на вокзале и рапортовать о состоянии части и прочем. Я «командовал» отдельной частью и должен был с этого времени неукоснительно прибывать на соответствующий вокзал в военной форме, подходить к генералу Джунковскому с требуемым официальным рапортом, который, будучи применён к делам моего охранного отделения, звучал для меня каким-то анахронизмом. Подумайте сами: по делам моего отделения что-то случалось почти ежедневно, многое из случавшегося было весьма интересным и важным с государственной точки зрения, но, во всяком случае, не укладывавшимся в прокрустово ложе официального рапорта! Рапорт этот неизменно повторял казённый шаблон: «В таком-то отделении особых происшествий не было». И, в полном несоответствии с содержанием этого рапорта, обычно мне назначался час для доклада в помещении, где останавливался Джунковский. Из этого следовало, что сам генерал понимал, что на вокзале, в присутствии посторонних, я не мог бы докладывать ему о ряде более или менее значительных данных, поступивших за истёкшее время к моему сведению.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});