Камни его родины - Эдвин Гилберт

Он остановился перед домом Остинов – горделивым четырехэтажным зданием из темно-красного кирпича. Его приписывали Булфинчу; во всяком случае, на втором этаже красовались характерные для Булфинча балконы с коваными решетками, и фасад был отделан сиреневыми глазурованными плитками. Словом, это было то самое, от чего убежал Эбби и что привело его в конце концов к строгим геометрическим формам Миса ван дер роэ.

В сумерках особняк Остинов с его изящным коринфским портиком и полукруглой георгианской дверью казался величавым и задумчивым и был совсем не похож на желтый кирпичный домишко в Сэгино, который не мог похвастаться ничем, кроме безграничной люови, обитавшей в нем.

Рафф сразу узнал Нору – пухлую, одетую в черное женщину с быстрыми ирландскими глазами, как в свое время сразу узнал Трой. Вернее – думал, что узнал.

Нора попросила его подождать, потом вернулась и провела в гостиную на втором этаже. Там никого не было, и Раффу внезапно захотелось, чтобы мистера Остина не оказалось дома и чтобы к нему вышла миссис Остин.

Желание его не сбылось, и в гостиной появился мистер Остин-старший – длинноногий, длинноносый джентльмен с мощным подбородком, одетый в темно-серый костюм. По его жилету тянулась золотая цепочка.

Рафф представил себе, какую вежливую гримасу состроил бы мистер Остин, узнав об истинной цели этого визита, и как поспешно начал бы он наливать себе шотландского виски. С трудом подавив нервную ироническую улыбку, Рафф сказал:

– Мне нужно повидать Трой, мистер Остин. Кажется, я слишком рано явился. Не думаю, чтобы она приехала...

– Садитесь, пожалуйста. Не хотите ли виски? – Мистер Остин пристально посмотрел на него. – Уверен, что хотите.

– Благодарю вас, – ответил Рафф, садясь на тахту и стараясь улыбкой скрыть растущее замешательство.

Через несколько минут Нора внесла стеклянные графины на серебряном подносе. Мистер Остин налил себе и Раффу виски и разбавил его водой.

Рафф молча сидел в красивой, но негостеприимной комнате с темными стенами, респектабельной мебелью восемнадцатого века – красное дерево и орех – и прелестно облицованным камином, над которым висела картина Гилберта Стюарта.

Мистер Остин протянул Раффу стакан и сел напротив в нарядное чиппендейлское кресло.

– Боюсь, вам не удастся повидать Трой, – сказал он.

– Вы уверены, мистер Остин? Эбби сказал мне, что она сегодня утром выезжает из Тоунтона... – неловко начал Рафф.

– Так оно и есть. Но она звонила миссис Остин и сказала, что приедет поздно ночью или даже завтра утром.

– Завтра? – Если она днем уехала вместе с Лайлом Кейзом, думал Рафф, то что, черт возьми, произошло за это время?..

– Что-нибудь срочное, Рафф? – услышал он вопрос мистера Остина.

– Нет, – рассеянно ответил Рафф. Потом поспешно спросил:

– Как здоровье миссис Остин? А малышка?..

– Малышка чувствует себя превосходно. Миссис Остин сейчас наверху у нее. – Он сделал паузу. – Миссис Остин будет очень огорчена, что не повидала вас.

Чрезвычайно учтивый намек. Рафф допил виски и встал.

Мистер Остин задержал его, спросив, не хочет ли он выпить еще. Рафф отказался. И тогда мистер Остин, провожая его до keqrmhv{, спросил, как идут дела в его новой конторе. Он был слегка озадачен, когда Рафф рассказал ему о церкви. Прощаясь, он сказал:

– Если нужно что-нибудь передать Трой, я охотно...

– Нет, передавать ничего не нужно, – пробормотал Рафф.

Остин опять пристально посмотрел на него. В отличие от жены, он явно относился к Раффу с вежливым, вдумчивым и в то же время недоуменным любопытством. Конечно, он вспомнил при этом Морриса, о котором Трой рассказывала ему на свадьбе Эбби, и теперь, вероятно, подумал: "Бесспорно, все это очень занятно и удивительно, но еще удивительнее то, что сын этого самого Морриса Блума стал крестным отцом Деборы, что он был компаньоном и шафером Эбби, а сейчас стоит в моем доме, посмеивается, вероятно, над его красотами, и непонятно почему ждет мою дочь. Да, это странно. Конечно, такие вещи бывали и раньше, случались даже здесь, в Бостоне, но почему они должны были случиться у меня, в моей собственной семье?.. "

Рафф ушел слишком поспешно, неучтиво, мечтая убежать – куда?

Куда, господи помилуй; ему бежать? Где она сейчас, и что в эту минуту происходит между ней и Лайлом Кейзом, достопочтенным конгрессменом из Массачусетса?

Нет, надо остаться в Бостоне. Рафф проехал через весь город на Юнион-стрит. Там, по его воспоминаниям, был ресторан "Устрица". Он зашел туда – в теплую, уютную, похожую на корабль комнату, уселся в просторной белой кабине, выпил четыре кружки пива и съел порцию вареных ракушек.

В восемь часов он не удержался и позвонил Остинам, хотя и знал, что это глупо. Нет, сказал Нора, Трой не вернулась.

Рафф выпил еще кружку пива, расплатился и вышел на улицу. Он обошел вокруг Фанейл-холла, поглазел на его крышу и удивительный флюгер в виде кузнечика, потоптался у пустынных киосков, где днем торговали цветами и всякой всячиной.

В девять он опять позвонил Остинам.

Он понимал, что не может ждать ее в Бостоне всю ночь и весь завтрашний день. Он очень устал и пал духом. Поэтому он вернулся к машине и двинулся в обратный путь, на юг, под ночным сверкающим звездами небом.

Была уже полночь, когда он добрался до Смитсбери и увидел огромные волны холмов, залитых лунным светом.

Подъехав к своей конторе – совершенно темной среди других таких же темных домов, Рафф вылез не сразу: у него не было сил двинуться, и он сидел у руля, сгорбившись под тяжестью этого долгого, как столетие, дня. Пока не увидел – или это ему почудилось? – какую-то смутную тень, шевелящуюся у двери, выкрашенной в желто-охряной цвет.

О чем это говорил Лайл Кейз, когда она так резко и невежливо прервала его и, попросив прощения, отправилась звонить в Бостон? Они сидели тогда за столиком ресторана "Кузница" в Эйвоне, неподалеку от Фармингтона.

Трой без труда вспомнила, о чем шла речь. Она всегда слушала Лайла Кейза и наблюдала за ним с огромным интересом: он казался ей незаурядным, сильным, полным энергии. Сама она – Трой Остин Коул – уже потерпела крушение. Отлично понимая, что за человек Винсент, она все же винила в своей неудаче не его, а только себя, свою слабость, свое неумение образумить и удержать его; nm` обвинила себя в малодушии, приведшем к тому, что он растоптал ее гордость, пренебрег ею, покинул ее, одинокую, нелюбимую, нежеланную. А с Лайлом Кейзом она забывала обо всем этом и чувствовала себя так, словно только что выпорхнула из Редклиф-колледжа, готовая обнять весь мир и попытаться внести свой вклад в него...

"Ему только тридцать четыре года, – думала Трой, возвращаясь в ресторан. – Конечно, он пробьется в Конгресс. Возьмет штурмом. Да, его речи мне нравятся, они зажигают меня, и это совсем не значит, что у меня неустойчивый характер. Вот он пьет сейчас томатный сок вместо заказанного ею мартини и объясняет: «Даже то, что я пью или ем, могут использовать против меня. Будущей осенью любой тупица республиканец сможет облить меня грязью, заявив, что я – тайный алкоголик, пьянчуга. То ли дело томатный сок! Тут уж они не подкопаются". Наклонившись к ней и крепко сжав ее запястье, он продолжал: "Послушайте, Трой, я должен использовать то, что вы рассказали мне о Западной Виргинии, перебазировании туда промышленных предприятий. Закон Тафта – Хартли[62] ничего не решает. Запрещать легче всего, но на запретах далеко не уедешь. Вся эта история с бегством промышленников из Новой Англии дает мне материал для конкретных, конструктивных предложений. Вот увидите, я возьму наших стариков за шиворот да так встряхну, что они пробудятся от своего двухсотлетнего сна.

Но как раз во время этой зажигательной речи Трой, непонятно почему, вдруг задумалась над тем, что Эбби рассказал ей утром о Раффе Блуме. Рассказ брата, который тогда привел ее в ярость, теперь внезапно зазвучал по-новому, проник в ее сознание, овладел всеми мыслями. Она спрашивала себя: может быть, она потому не поверила Эбби, что не верила в себя? Боялась поверить?..

Но можно ли было поверить?

Как было не спасовать перед Раффом с первого дня знакомства. После таких полновесных затрещин?.. Шкура-то ведь не двойная! Пришлось похоронить по первому разряду любовь, убитую в самом зародыше, залатать израненную гордость и благодарно принять то, что предлагала жизнь: Винсента, а потом Дебору, первого, чудесно го ребенка, который, казалось, даст возможность хоть отчасти выразить себя и обрести радость. Ту самую радость, которую не удалось найти в любви. А теперь приходится благодарно принимать этого смутьяна, Лайла Кейза... Что угодно, кто угодно, только бы уйти от себя!

Как бы ни называлось чувство, овладевшее Трой, оно было очень сильно. Слушая политическую риторику Лайла, она говорила себе: "Ведь тебе уже досталось – и здорово досталось. Повидайся же с Раффом, посмотри ему в глаза в последний раз, даже задай ему прямой вопрос, не бойся показаться навязчивой. Едва ли это унижение будет страшнее тех, через которые ты уже прошла".