Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956 - Дэвид Холловэй

Векслер в речи после конференции, заметил, что «дебаты велись в очень дружеском тоне… ученые со всего мира легко находили общий язык». Раби прокомментировал это, сказав, что, если впечатление Векслера разделяют другие советские ученые, он «удовлетворен результатами конференции в деле восстановления мирового сообщества и сообщества ученых»{1925}. Кокрофт имел в виду то же самое, когда писал в докладе для Министерства иностранных дел, что конференция «свела вместе Восток и Запад после долгого периода разобщения физиков… и много сделала для установления нормальных взаимоотношений в ученом мире»{1926}.[430]

Сразу же после Женевской конференции состоялось совещание по мерам безопасности, на которое Москва согласилась в ноябре предыдущего года. Целью совещания, которое началось 22 августа и длилось пять дней, была разработка технических методов предотвращения использования ядерного реакторного топлива, находящегося в распоряжении Международного агентства по атомной энергии, для производства вооружений. Советскую делегацию возглавил Скобельцын, а делегацию США — Раби. Еще четыре страны принимали в нем участие — Великобритания, Канада, Франция и Чехословакия{1927}. Соединенные Штаты предложили маркировать делящиеся материалы, передаваемые другим странам, сильными гамма-излучателями (радиоактивным кобальтом — плутоний-239 и ураном-232 — уран-235); с их помощью можно было отследить перемещение топлива и его использование. Скобельцын отнесся к предложению скептически и задал ряд вопросов об осуществимости таких мер. Со своей стороны, Советский Союз не сделал никаких предложений, и совещание закончилось безрезультатно.

Проблема обеспечения мирного использования атомной энергии оказалась более трудной, чем предполагала администрация Эйзенхауэра вначале.

Это была первая встреча, на которой члены возрожденного международного научного сообщества вступили в формальные переговоры по контролю за вооружениями. Ученым проще было найти общий язык в дискуссиях по ядерной физике в Женеве, и многие из них считали, что им будет легче, чем политическим лидерам, навести мосты между Востоком и Западом и в других областях. Именно с этого времени берет начало Пагуошское движение. Оно свело вместе советских и западных ученых для обсуждения проблем ядерных вооружений и разоружения[431]. Подобную попытку использовать интернационализм науки в осознании общей угрозы, которую несло ядерное оружие, имел в виду Нильс Бор в 1944 г. Переговоры ученых Востока и Запада, как на правительственном, так и на неофициальном уровнях, должны были стать важным элементом в поисках путей управления и контроля за гонкой ядерных вооружений.

III

Несмотря на свои прежние опасения, Советский Союз был теперь склонен к международному сотрудничеству. В первые месяцы 1955 г. он подписал соглашения с социалистическими странами. Во время Женевской конференции в августе 1955 г. Векслер посетил ЦЕРН (Европейский центр ядерных исследований) для установления возможности сотрудничества. Этот огромный исследовательский центр был учрежден тремя годами ранее странами Западной Европы и расположился в окрестностях Женевы{1928}. Однако, по мнению советских физиков, ЦЕРН не был заинтересован в сотрудничестве с советскими учеными{1929}. Курчатов предложил в противоположность ЦЕРН создать «Восточный институт», в котором примет участие Советский Союз вместе с социалистическими странами. Правительство согласилось с этим предложением, и в марте 1956 г. был учрежден Объединенный институт ядерных исследований в Дубне на основе двух лабораторий, уже существовавших там. Название «Восточный институт» не прижилось, поскольку для Китая, Северной Кореи и Монголии институт не был «восточным»{1930}.[432]

Отношения между Китаем и Советским Союзом показали, как взаимосвязаны мирное и военное использование атомной энергии. Несмотря на утверждение Мао, что атомная бомба всего лишь «бумажный тигр», китайские лидеры продемонстрировали заметный интерес к ядерному оружию. Однако Советский Союз не очень желал, чтобы Китай создавал собственную атомную бомбу. Во время учений в Тоцком в сентябре 1954 г. командующий советскими военно-воздушными силами поручил одному из своих помощников разъяснить командующему китайских ВВС, что Китаю бомба не нужна, так как он находится под защитой Советского Союза{1931}.[433] Однако 15 января Мао окончательно решил, что Китай должен создать свою атомную бомбу{1932}.

Китайское решение было ответом на американские угрозы, явные и скрытые, применить ядерное оружие против Китая{1933}. Оно также раскрыло его неверие в способность или желание Советского Союза использовать свое ядерное оружие для защиты китайских интересов. Тем не менее Китай ожидал, что СССР поможет ему в создании ядерной исследовательской базы. 17 января, через два дня после принятия этого решения, Совет министров СССР решил помочь Китаю и другим социалистическим странам в развитии ядерных исследований в мирных целях. Тремя днями позже Советский Союз и Китай подписали соглашение о совместной разработке урана в Китае; Китай согласился продавать все излишки урана Советскому Союзу{1934}. 27 апреля 1955 г. обе стороны подписали соглашение, по которому Советский Союз должен был поставить Китаю экспериментальный ядерный реактор, циклотрон и «необходимое количество делящихся материалов»{1935}. В последующие несколько лет сотни молодых китайских ученых получали подготовку по ядерной физике в Дубне{1936}. Хотя Советский Союз еще не решался на оказание помощи Китаю в создании ядерной индустрии и исследовательских установок (такое соглашение было заключено только в августе 1956 г.{1937}), было известно, что Китай решил создать свою собственную атомную бомбу и что советская помощь будет использована в этих целях; в конце концов, и циклотрон, построенный во время войны, и первый экспериментальный реактор были существенными вехами на советском пути к бомбе{1938}. В середине 50-х годов Хрущев потворствовал китайским ядерным амбициям. Так начинались бурные и сложные взаимоотношения, связанные с использованием атомной энергии.

IV

Успех ядерного проекта создал советской науке огромный престиж не только за рубежом, но и дома. Сталин и Берия относились к ученым с недоверием и даже презрением, но разработка атомной и водородной бомбы позволила ученым занять новое место в рамках режима. Курчатов теперь обладал огромным авторитетом в высших партийных и правительственных кругах. «Вера в него была такова, — писал Хрущев в своих мемуарах, — что мы разрешили ему поехать в Англию для общения с учеными и посещения лабораторий… само собой разумеется, что такой замечательный человек, такой большой ученый и патриот заслуживал нашего полного доверия и уважения»{1939}.

К середине 50-х годов в Советском Союзе и в остальном мире к науке в целом и к ядерной физике в частности отношение было оптимистическое[434]. Успешность ядерного проекта, казалось, продемонстрировала, что Советский Союз может реально добиться прогресса. Словами, которые напоминают реакцию Вернадского на открытие ядерного деления, Булганин на пленуме ЦК в июле 1955 г. обозначил происходящую научно-техническую революцию: «Наука и техника развиваются по пути все большего овладения высокими и сверхвысокими скоростями, давлениями и температурами. Вершиной современного этапа развития науки и техники является открытие методов получения и использования внутриатомной энергии. Мы стоим на пороге новой научно-технической и промышленной революции, далеко превосходящей по своему значению промышленные революции, связанные с появлением пара и электричества»{1940}. Советское руководство теперь возлагало большие надежды на науку и технику как в деле обеспечения обороны страны, так и в плане ее экономического развития.

Ученые и официальные лица, однако, вполне отдавали себе отчет в том, что советская наука и техника отстают. В июле 1952 г. после публикации отрывков из сталинских «Экономических проблем социализма в СССР» Капица написал Сталину о бедственном состоянии советской науки. Наиболее важные технические разработки, основанные на новых открытиях в физике: коротковолновая радиотехника, включая радар, телевидение, все формы реактивного движения, газовая турбина, атомная энергия, разделение изотопов, ускорители, — все было сделано за границей, писал он, и воспринято Советским Союзом только после того, как другие страны признали важность этих открытий. Что еще хуже, основные идеи этой техники родились в Советском Союзе, но не нашли здесь благоприятных условий для своего развития. Капица упомянул такие примеры, как радар, газовая турбина и свой собственный метод производства кислорода. А о ядерной физике он писал: «Правда, мы теперь взялись за эту область и наверстываем потерянное время. Но насколько было бы лучше, если бы мы были ведущими в области ядерной физики и раньше других имели атомную бомбу. Я вполне допускаю, что наши ученые, работающие в ядерной физике, по своим творческим способностям и знаниям, если бы их не отвлекали и им смело помогали, могли бы решить проблему атомной бомбы вполне самостоятельно и раньше других»{1941}.[435]