Путь в Европу - Сборник статей

Игорь Клямкин:

В таком случае остается лишь выяснить, почему в одних странах люди относились к социалистической системе более благосклонно, чем в других. Готовясь к встрече с вами, я посмотрел данные о структуре населения бывших коммунистических стран в период, когда коммунистические режимы в них только утверждались, т. е. в первые послевоенные годы. Румыния и Болгария в данном отношении заметно выделялись среди других низким уровнем урбанизации: доля горожан составляла в них меньше четверти, между тем как в Польше и Венгрии – больше трети, а в Чехословакии – больше половины. Это значит, что к концу коммунистической эпохи в румынских и болгарских городах процент выходцев из крестьян был существенно выше, чем в других странах.

Правда, примерно то же самое было и в Словакии, которая, в отличие от Чехии, вошла в социализм, будучи едва затронутой урбанизацией. Но ведь и в Словакии в 1990-е годы сколько-нибудь радикальных реформ не наблюдалось. Там тоже искали вариант развития, предполагавший сохранение за государством его ведущей роли в экономике, что, как и у вас, интеграции в Европу отнюдь не способствовало. Притом, что тогдашний словацкий лидер Владимир Мечьяр выходцем их коммунистической номенклатуры не был.

Это, кстати, подтверждает точку зрения относительно отсутствия прямой связи между инерционным вариантом развития и православием: Словакия – страна католическая. Но тогда, возможно, такого рода инерционность и ее первоначальная массовая поддержка имели своим истоком инерцию крестьянской культуры (и – шире – традиционалистского менталитета), более сильную, чем в других посткоммунистических странах?

Сорин Василе: Это – вопрос к социологам и культурологам, каковых среди нас нет. Но если даже вы правы, «более сильная» культурная инерция оказалась не такой уж сильной и через несколько лет иссякла под воздействием полученных жизненных уроков. Она лишь слегка замедлила нашу интеграцию в Европу, но непреодолимым барьером на пути такой интеграции не стала.

Лилия Шевцова: По-моему, разговор о причинах событий, происходивших в Румынии в 1990-е годы, увел нас от того, что же именно тогда происходило. Ведь были же и какие-то реформы, начиналась приватизация, о которой здесь уже вскользь упоминалось. Как все-таки она осуществлялась?

Луминита Пигуи (третий секретарь посольства Румынии в РФ):

Разумеется, реформы имели место. Как отмечали мои коллеги, были освобождены цены, хотя и не все. Почти сразу после падения коммунизма было узаконено право на свободную предпринимательскую деятельность, в результате чего рядом с государственным сектором экономики довольно быстро стал развиваться мелкий частный бизнес. Начались возвращение прежним владельцам конфискованной у них при коммунистическом режиме собственности или выплата компенсаций – этот процесс, впрочем, не завершен до сих пор. Что касается приватизации в более широком смысле слова, то схема ее проведения, законодательно утвержденная в конце 1991 года, несколько отличалась в Румынии от других схем, применявшихся в посткоммунистических странах.

У нас, как и в большинстве этих стран, использовалась раздача населению ваучеров, но на них можно было приобрести только 30% акций тех или иных предприятий. При этом, чтобы не создавать слишком больших стартовых преимуществ для работников наиболее перспективных из них, трудовые коллективы, включая и их руководителей, получили право на приобретение в обмен на ваучеры лишь 10% акций тех предприятий, на которых они работали.

Лилия Шевцова: Следовательно, менеджерской приватизации, получившей широкое распространение в некоторых странах, в Румынии фактически не было?

Луминита Пигуи: Она была, но в очень небольших масштабах. Большинство из 30% акций всех предприятий, предназначенных для приватизации, предполагалось продавать, в обмен на ваучеры, всем гражданам страны. Это происходило при посредничестве пяти частных имущественных фондов, созданных в регионах. Фонды специализировались на определенных отраслях, а акции гигантов индустрии были распределены между всеми фондами. Люди могли, оставляя свои ваучеры в любом из них, стать акционерами выбранного ими предприятия и через три года начать получать дивиденды. Эта приватизация проходила несколько лет и была завершена в 1996 году.

Лилия Шевцова: И спустя три года люди стали получать дивиденды?

Сорин Василе: Кто-то стал, а кто-то на этом даже разбогател. Но таких людей было немного. Во-первых, потому, что имущественные фонды не имели возможности сами выбирать объекты для приватизации; перечень таких объектов, включавший массу неперспективных предприятий, предписывался в административном порядке. И надо было иметь коммерческую интуицию, чтобы приобрести акции, в перспективе сулившие прибыль. Естественно, что у большинства людей такой интуиции нет, и они, отдавая себе в этом отчет, начали свои ваучеры продавать, благо законом такая продажа дозволялась. Во-вторых, при широкой распродаже ваучеры обесценивались, а их обесценивание опять-таки было на руку тем, кто обладал коммерческим чутьем.

Луминита Пигуи: Я забыла сказать о том, что некоторые отрасли – оборонная, энергетическая, шахты, транспорт, телекоммуникации – в то время приватизации не подлежали вообще…

Игорь Клямкин: Так было на первой стадии рыночных реформ во многих посткоммунистических странах. Но ни в одной из них не было такого, чтобы предприятия, предназначенные для приватизации посредством раздачи ваучеров, приватизировались не полностью, а лишь на 30%. Оставшиеся 70% государство, как я понимаю, сохраняло за собой?

Луминита Пигуи:

Президент и правительство, как здесь уже отмечалось, опасались в то время резких реформаторских движений, предпочитая двигаться осторожно и медленно. У них была тогда такая стратегия: сначала – бесплатная передача населению 30% акций, а затем, на следующем этапе – продажа оставшихся 70% румынским и иностранным инвесторам в течение семи лет, ежегодно по 10%. Но постепенно становилось очевидным, что воплотить этот замысел в жизнь невозможно.

Правительство опасалось закрывать неконкурентоспособные предприятия и хотело продавать их независимо от их конкурентоспособности. Оно хотело, чтобы частный капитал, купив эти предприятия, обеспечил их реструктуризацию и модернизацию. Однако ни у румынского, еще очень слабого, ни у иностранного капитала не было к тому никакого интереса. Не говоря уже о том, что иностранцев отпугивали отсутствие в Румынии правовых институтов рыночной экономики и чрезмерность бюрократических барьеров, которые с успешным ведением бизнеса казались несовместимыми. Поэтому новое, более либеральное правительство, пришедшее к власти в конце 1996 года, сразу же провозгласило курс на резкую радикализацию всех реформ, включая приватизацию.