Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

Я долго смотрел на светившиеся на экране слова, дожидаясь, когда появится надпись «Сообщение отправлено». Мой компьютер по-прежнему работал «на прием». Значит, Кумико хотела написать еще что-то. Чтобы «стать ни к чему не годной», побольше времени требуется. Что все-таки она хотела сказать? Я впился глазами в монитор, но передо мной точно выросла невидимая стена. Наконец появились новые строчки:

> Если сможешь, представь, что я медленно умираю, что у меня какая-нибудь неизлечимая болезнь, от которой разлагаются тело и лицо. Мне бы хотелось, чтобы ты так думал. Это, конечно, метафора. С телом и лицом у меня на самом деле все в порядке. И все же то, что я говорю, очень похоже на правду. Вот почему я не хочу показываться тебе на глаза. Вряд ли эта туманная метафора поможет тебе понять, что со мной происходит. Не думаю, что она убедит тебя. Извини, но больше сейчас я ничего сказать не могу. Придется довольствоваться этим.

Неизлечимая болезнь.

Убедившись, что компьютер переключился на «передачу», я снова принялся печатать.

> Хорошо. Я согласен. Раз ты предлагаешь довольствоваться этой метафорой, пусть так и будет. Но я никак не могу понять одного. Предположим, ты действительно «стала ни к чему не годной» и заболела «неизлечимой болезнью». Но зачем надо было идти со всем этим к Нобору Ватая? Почему ты не осталась здесь, со мной? Разве не для этого мы поженились?

Молчание. Казалось, его гнетущую тяжесть можно было потрогать руками. Сплетя пальцы, я положил руки на стол и сделал медленный глубокий вдох. Но мониторе появился ответ:

> Почему я здесь? Да потому, что для меня это самое подходящее место, нравится мне оно или нет. Я должна быть здесь. У меня нет права привередничать. Мы не можем с тобой увидеться, даже если бы я захотела. Неужели ты думаешь, что мне не хочется тебя увидеть?..

Кумико, казалось, на несколько мгновений затаила дыхание, и ее пальцы снова забегали по клавиатуре.

> Так что, пожалуйста, не мучай меня больше. Если ты и можешь что-то для меня сделать — так это как можно скорее забыть о моем существовании, вычеркнуть из памяти время, которое мы прожили вместе, как будто его и не было. Так будет лучше всего для нас обоих. Я уверена.

Я ответил:

> Ты хочешь, чтобы я обо всем забыл, оставил тебя. Но в то же самое время из какого-то уголка этого мира зовешь меня, просишь помочь. Голос твой еле слышен, но по ночам, когда тихо, мне удается его разобрать. Это твой голос, тут не может быть ошибки. Я вот что думаю. Одна Кумико и вправду стремится отдалиться от меня, и у нее, наверное, есть причины для этого. Но существует и другая Кумико, та, которая отчаянно пытается пробиться ко мне. Я в этом убежден. И что бы ты сейчас мне ни говорила, я должен верить той Кумико, которая обращается ко мне за помощью, хочет стать ко мне ближе. Какие бы слова ты ни произносила, какие бы ни приводила доводы, я никогда не смогу так просто взять и забыть тебя, стереть из памяти годы, что мы с тобой прожили. Зачеркнуть это невозможно, ведь это было, в этом — моя жизнь. Это все равно что зачеркнуть самого себя. Чтобы сделать такое, я должен знать, какие для этого есть причины.

Наступила новая пауза. Кумико молчала, на том конце провода воцарилась тишина, и монитор лишь помогал мне чувствовать ее острее. Молчание Кумико просачивалось из угла экрана и, как тяжелый дым, низко растекалось по комнате. Я хорошо знал, как она умеет молчать. За годы совместной жизни я не раз сталкивался с этим, испытал на себе. Кумико сидела, затаив дыхание, сосредоточенно глядя на экран. Я протянул руку к чашке, сделал глоток остывшего кофе и, не выпуская пустую чашку из рук, задержал дыхание и тоже уставился на монитор. Молчание связывало нас крепкими узами, преодолевая стену, разделявшую два наших мира. Мы были нужны друг другу больше всего на свете. Точно.

> Я не знаю.

> Зато я знаю…

Я отставил чашку и торопливо застучал по клавишам, словно хотел схватить убегающее время за хвост.

> Да, я знаю. И хочу так или иначе добраться туда, где находишься ты — та Кумико, которая просит моей помощи. Пока я, к сожалению, не знаю, как туда попасть и что ждет меня там. С тех пор как ты ушла, я долго жил с чувством, будто меня бросили в темницу, куда не в силах пробиться ни один лучик света. Но теперь понемногу, шаг за шагом, я приближаюсь к сути происходящего, к тому самому месту, где лежит начало всего. Мне хотелось сказать тебе это. Я подбираюсь все ближе к этому месту и буду идти дальше и дальше.

Не убирая пальцы с клавиатуры, я ждал ответа Кумико.

> Я не понимаю, о чем ты.

Напечатав эти слова, Кумико подвела под разговором черту:

> До свидания.

Компьютер выдал сообщение, что связь прервана. Разговор закончен. Но я по-прежнему не сводил глаз с монитора: а вдруг это еще не все. Может, Кумико передумает и вернется. Может, забыла что-нибудь сказать и теперь вспомнила. Но Кумико не возвращалась. Через двадцать минут я понял, что ждать больше нечего. Сохранив файл, я встал и пошел на кухню, захотелось холодной воды. Задержался у холодильника, выравнивая дыхание. В голове — ни единой мысли. Вокруг пугающая тишина. Весь мир словно прислушивался, пытаясь уловить, о чем я думаю. Но я не мог ни о чем думать. Не думалось — и все тут.

Я вернулся к компьютеру, сел на стул и внимательно, от начала до конца, перечитал сохранившуюся на экране переписку: что сказал я, что — Кумико, кто что на какой вопрос ответил. Монитор хранил наш разговор, который странным образом оживал у меня на глазах. Пробегая по строчкам, я слышал голос Кумико, улавливал его интонации, едва ощутимые оттенки, манеру вставлять паузы между словами. Курсор, остановивший свой бег в самом конце последней строки, продолжал размеренно мигать, точно хотел подстроиться под биение сердца, в затаенном ожидании момента, когда на экране возникнет следующее слово. Но слов больше не было.

Запомнив весь разговор (я решил, что лучше его не распечатывать), я нажал клавишу и вышел из программы удаленной связи. Потом позаботился о том, чтобы не оставить следов в памяти компьютера и, убедившись, что он выполнил мою команду, выключил его. Монитор коротко пискнул и погас, по экрану разлилась мертвенная бледность. Его монотонное механическое жужжание растворилось в тишине, наполнившей комнату подобно тому, как живая яркая мечта тонет в небытии, поглощенная пустотой.

Не знаю, сколько времени прошло после этого. Очнувшись, я обнаружил, что сижу за столом, впившись глазами в свои руки. На них остались отметины от моего долгого прожигающего взгляда.

Чтобы стать ни к чему не годным, побольше времени требуется.

Интересно: сколько же?

24. Как считали овец

В центре замкнутого круга

Спустя несколько дней после первого визита Усикавы я попросил Корицу привозить мне каждый день газеты. Пришло время вступить в контакт с окружающей действительностью. Можно избегать ее сколько угодно, но приходит время, и никуда от нее не скроешься.

Корица согласно кивнул и с тех пор каждое утро привозил в «резиденцию» три газеты.

Я стал просматривать их после завтрака. После долгого перерыва газеты произвели на меня странное впечатление — безразличные и пустые. Запах типографской краски действовал на нервы, от него болела голова, мелкие черные иероглифы сбивались в кучу и враждебно косились на меня. Верстка, шрифты заголовков, сам тон газетных материалов казались мне абсолютно запредельными. Я откладывал газету, закрывал глаза и вздыхал. Раньше со мной такого не было. Должно быть, тогда я смотрел на газеты по-другому, проще. Что в них так изменилось? Нет, газеты здесь ни при чем. Изменился я сам.

Из газет я узнал одну вещь, имевшую отношение к Нобору Ватая: его положение в обществе становилось все прочнее. В палате представителей за ним закрепилась репутация растущего и многообещающего депутата, он занимался политикой без устали, одновременно вел колонку в журнале, излагая свои мысли и взгляды, постоянно что-то комментировал на телевидении. Я все время натыкался на его имя и никак не мог понять, почему люди слушают его, да еще с таким увлечением. Нобору Ватая возник на политической арене совсем недавно, но его уже записали в молодые политики, от которых можно многого ждать в будущем, а один женский журнал провел среди читательниц опрос, и самой популярной личностью в политике они выбрали именно Нобору Ватая. Деятельный интеллигент, представитель нового типа политиков-интеллектуалов, каких не было доныне в общественной жизни, — вот какой имидж у него сложился.

Я попросил Корицу купить журнал, в который Нобору Ватая пописывал свои статейки, а чтобы не привлекать внимания юноши, составил для него целый список, куда включил и несколько журналов, не имевших к брату Кумико никакого отношения. Корица без особого интереса пробежал его глазами и сунул в карман пиджака. На следующий день журналы лежали на столе вместе с газетами, а Корица, как обычно, включил классическую музыку и принялся за уборку.