Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин

По иронии судьбы, несмотря на все усилия сотрудников Primera Plana, номер еженедельника со статьей о Маркесе и его новом романе вышел с запозданием. Планировалось опубликовать репортаж Шоо полугодичной давности вместе с фотографией Гарсиа Маркеса на обложке в номере за 13–19 июня, но 5-го числа в 3:10 утра по буэнос-айресскому времени на Ближнем Востоке началась Шестидневная война, и момент славы Гарсиа Маркеса отсрочили до 29 июня. В строках, предшествующих статье, говорилось, что появление нового произведения Маркеса не просто уникальное событие само по себе, — это (и книга и, по сути, данная статья в Primera Plana) купель, в которой родится новый латиноамериканский роман. Свою статью Шоо озаглавил «Похождения Синдбада», намекая, что произведение Гарсиа Маркеса сравнимо со сказками «Тысячи и одной ночи», которые сыграли важную роль в формировании его творческого мышления. В воздухе носилась магия. Примерно в то же время, когда печатался и поступал в продажу роман Маркеса, в музыкальных магазинах всего мира появился альбом «Битлз» «Сержант Пеппер», которому тоже суждено было стать легендой.

Гарсиа Маркес пытался умилостивить своего друга Висенте Рохо, обидевшегося на колумбийца за то, что он не продал «Сто лет одиночества» своим друзьям в мексиканском издательстве «Эра». Маркес предложил Рохо оформить обложку романа. Тому пришлось попотеть, чтобы передать всю хаотичную многоплановость романа. Букву Е в слове SOLEDAD (исп. «одиночество») он перевернул задом наперед, что заставило литературных критиков выдвинуть самые невразумительные, эзотерические теории, а один книгопродавец из эквадорского города Гуаякиля в письме к издателям выразил недовольство тем, что ему прислали бракованные экземпляры и ему приходится от руки исправлять ошибку, дабы не раздражать покупателей[779]. В итоге обложка Рохо будет украшать более миллиона экземпляров романа и станет своего рода культурной иконой Латинской Америки. Однако на первом издании она не появится, поскольку ее пришлют с опозданием. Поэтому для первого издания художник издательства, Ирис Пагано, нарисует на сером фоне синеватый галион, плывущий в синеватой мгле джунглей; под судном — три оранжевых цветка. Именно за этой обложкой будут гоняться коллекционеры, а не за той, более изысканной, что создал один из ведущих мексиканских художников. Второе, третье и четвертое издания выйдут соответственно в июне, сентябре и декабре, все — с обложкой Рохо. В общей сложности они составят 20 000 экземпляров — беспрецедентное явление в истории издательского дела Латинской Америки.

В начале июня в Мексике Гарсиа Маркес дал интервью журналу Visión. Это — латиноамериканский аналог Time и единственный журнал, который продается на всем континенте (хотя издают его — что довольно-таки символично — в Вашингтоне). Журналистам Гарсиа Маркес сказал, что планирует на два года отправиться вместе с семьей отдыхать «на пляжный курорт возле Барселоны»[780]. Он повторил теперь уже ставшую семейной байкой историю о том, как он начал писать «Сто лет одиночества», когда ему было семнадцать, но этот груз тогда ему оказался не по силам. Он также сообщил нечто удивительное: «Когда я заканчиваю писать книгу, она перестает меня интересовать. Как сказал Хемингуэй: „Каждая законченная книга — это все равно что мертвый лев“. Теперь убить бы слона». Гарсиа Маркес устал от «Ста лет одиночества»! Неужели он это серьезно?! Это его заявление — типичное для падкой до парадоксов журналистики того времени (boutade à la García Márquez[781])[782] перепечатали другие газеты и журналы по всей Латинской Америке. Его высказывание было насквозь противоречивым: он демонстрировал нарочитую беспечность, раздражая своих критиков по этой и многим другим причинам, нагло лицемерил, выдавая свое высокомерие за скромность, и все это выражал в форме хлесткой остроты, позволяющей ее автору избегать агрессии с непринужденной элегантностью Чарли Чаплина, исполняющего пируэт, — и все же в каждом его шутливом заявлении, несомненно, крылась доля истины.

19 июня Гарсиа Маркес вместе с Мерседес отправился в Аргентину навстречу своей судьбе. Плинио Мендосе он признался, что был «напуган, как таракан» и искал «большую кровать, под которой можно спрятаться»[783]. Сначала они полетели в Колумбию, где оставили двух своих сыновей у их бабушки по материнской линии. Мальчики, фактически мексиканцы, вернутся на родину лишь много лет спустя. В самолете, летящем в Буэнос-Айрес, их родители обсуждали планы на будущее, и Мерседес, должно быть, вспомнила про обещания Габо относительно его целей, когда они впервые летели вместе почти десять лет назад. И он сдержал слово: в сорок лет написал «свое лучшее произведение». 20 июня в три часа ночи, спустя три недели после выхода в свет его романа, они приземлились в буэнос-айресском аэропорту Эсейса. Несмотря на то, что Маркес с женой не афишировали свой приезд, по словам Пако Порруа, весь город, казалось, устроил им прием, «мгновенно поддавшись пленительным чарам романа»[784]. Он сам вместе с Мартинесом встретил в аэропорту ни о чем не подозревавшую чету, даже не догадывавшуюся о том, что их жизнь уже изменилась безвозвратно. Маркеса перелет ничуть не утомил, и он с ходу выразил желание посмотреть пампасы и отведать аргентинский стейк[785]. В качестве компромисса они повели его в ресторан на улице Монтевидео. Пытаясь привыкнуть к этому человеку из тропиков, к его нелепой внешности — дурацкая прямая куртка, узкие итальянские брюки, туфли с кубинским каблуком, зубы с черными коронками, — к особенностям его поведения, выражавшимся в странном сочетании нравоучительности и беспечности, они убеждали себя, что именно так и должен выглядеть автор романа «Сто лет одиночества». Что до его жены, она показалась им чудесным видением, этакой америндской[786] царицей Нефертити[787].

Буэнос-Айрес ослепил Гарсиа Маркеса: впервые, по его словам, он видел крупный латиноамериканский город, который не выглядел «незаконченным». Однажды утром, завтракая в кафе на углу улицы, он встретил женщину, у которой в хозяйственной сумке, между помидорами и салатом, торчал его роман. Его книгу, уже ставшую популярной во всех смыслах, воспринимали «не как роман, а как саму жизнь»[788]. Вечером того же дня они с Мерседес пошли в театр «Институто ди Телья», который в то время слыл флагманом культурной жизни Аргентины. Томас Элой Мартинес зафиксировал тот момент, когда Гарсиа Маркес, сам того не ведая, подобно персонажу своего романа Мелькиадесу, навсегда вошел в историю как герой ранее написанного им сюжета: «Мерседес и Габо, в замешательстве от обилия мехов и мерцающих перьев вокруг, направились к сцене. Зрительский зал был затемнен, но их почему-то сопровождал луч света. Только они хотели сесть, как кто-то выкрикнул „Браво!“ и зааплодировал. „За ваш роман!“ — выкрикнул следом женский голос. Весь театр встал. И в тот момент я увидел, как слава в ворохе развевающихся ослепительных простыней, будто Ремедиос Прекрасная, спускается с небес и обволакивает Гарсиа Маркеса колышущимся сиянием, не подверженным разрушительному воздействию времени»[789].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});