След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время - Владимир Александрович Шаров

поклялся, что ни один из тех, кто убил Георгия Игнаташвили, не уйдет от возмездия, он хочет с вашей помощью выдать меня царю. Ничего не скажешь, вы нашли для себя хорошее дело”.

Сталин держался с горцами так же просто и естественно, будто стоял перед бакинскими рабочими; он говорил негромко, спокойно, без надрыва, обычного для других партийных ораторов, – но на людей слова его действовали безотказно. Не успел он окончить свою историю, как отряд, окружавший Игнаташвили, уже сам собой рассосался: большинство, повернув коней, ускакали вверх по дороге, а двое просто перешли на сторону Сталина. Виссарион Игнаташвили остался на дороге один. Лицо его от страха покрылось испариной, руки, державшие поводья, дрожали. Сталин смотрел на него спокойно, даже печально. Потом, не говоря ни слова, щелкнул плеткой перед носом его коня, – тот шарахнулся, встал на дыбы и, сбросив седока, умчался куда-то вниз через овраг и кусты орешника.

Двое всадников, что присоединились к Сталину, помогли им перевалить через горы, и только на окраине Нальчика, убедившись, что он и де Сталь в полной безопасности, повернули обратно в Грузию. Впоследствии они вступили в РСДРП и, ни разу не участвуя в оппозициях, до конца своих дней оставались его верными сподвижниками и друзьями.

* * *

Федоров был пророк, но он не был мессией, Господь не наделил его благодатью, и ему не было дано спасти и вернуть к жизни человеческий род. Роль его была скромнее: как Иоанн Креститель, он должен был подготовить почву, вспахать и удобрить ее, а затем, благословив того, кто больше него, отойти в сторону. Но Федоров медлил. Может быть, он думал, что выбор еще не решен, и Господь все-таки изберет его, или Господь сам ясно покажет, что здесь, на земле, Федоров ему больше не нужен: он сделал то, для чего был послан, то, что ему дано было сделать, и теперь должен уйти, освободить место другому. Господь давно мог взять Федорова к Себе, но Он не спешил, как будто и вправду сомневался, и Федоров тоже медлил: надежда, что мессия, спаситель людей – всё же он, продолжала в нем жить, и он, как мог, цеплялся за своих учеников.

Ученики же Федорова, пока он был жив и рядом, не были готовы ни на что самостоятельное, лишь соревновались в верности и обожании к учителю. Итог был печален: жизнь остановилась и революция началась в России почти на двадцать лет позже, чем должна была. Среди тех, кто ходил к мадам де Сталь, было несколько дальновидных людей, не хуже ее понимавших, что к чему; в их среде долго дебатировалась идея о необходимости пожертвовать жизнью Федорова ради интересов революции. Они считали, что если Федоров действительно верит в то, что проповедует, – он должен это принять и одобрить, понять, что сейчас именно он, Федоров, – главное препятствие в деле воскрешения человеческого рода. Был и человек, готовый взять умерщвление Федорова на себя: кажется, его самый старый, еще с тамбовских времен, ученик, в сущности, первый из пошедших за ним.

Трудно сказать, к счастью ли, но до крови дело так и не дошло: в конце 1903 года Сталь удалось уговорить Федорова уйти. По сговору с врачами поступили следующим образом: 28 декабря Федорова положили в Мариинскую больницу для бедных с диагнозом «двустороннее воспаление легких»; прежде де Сталь пять дней никого к нему не допускала, говоря, что Федоров тяжело болен, видеть его нельзя. Всё это время и она, и врачи ждали, когда в больничном морге окажется тело, которое можно будет выдать за труп Федорова. Наконец оно появилось, и врач Мариинской больницы Сергей Валентинович Алексеев, бывший студент Медико-хирургической академии и активный участник народнического кружка Зайончковского (де Сталь была с ним тесно связана с давних пор), сразу определил Федорова в специальную палату для умирающих. В тот же день, ближе к вечеру, Федоров был приведен к исповеди и причащен, а еще через два часа Алексеев и другой врач, со странной фамилией Скрипок, тоже народник, констатировали у Федорова смерть, наступившую в результате удушья.

Дальше Алексеев и Скрипок, положив тело Федорова на каталку, сами повезли его в больничный морг, стоящий на отшибе, саженях в двухстах от главного больничного корпуса. Здесь, на полпути между больницей и моргом, их ждала карета де Сталь, которой в целях конспирации правил не ее кучер, а вышеназванный ученик Федорова. Когда каталка поравнялась с каретой, Федоров без чьей-либо помощи перебрался в нее, и они с де Сталь тут же уехали. Этой же ночью она отправила его в Сосновый Яр, где для него у мельницы на берегу пруда недавно был выстроен специальный домик. Спустя два дня на кладбище Скорбященского монастыря при большом, несмотря на сильный мороз, стечении народа – популярность Федорова была весьма велика – состоялись похороны. В гроб вместо него был положен замерзший на улице известный московский юродивый по кличке Сашка. Очень на него похожий и внешне, и по жизни.

После “похорон” Федорова, когда камень послушания был снят с их душ, в среде его учеников началось брожение: каждый считал себя истинным последователем учителя, а прочих – еретиками, отступниками или, того хуже, изменниками. Во всех была бездна энергии и жизни, все суетились, спорили, боролись, не было ничего постоянного, и Сталь подчас трудно было понять, кто с кем и кто сегодня за кого. Шли бесконечные заговоры и интриги, однажды (похоже, они совсем потеряли разум) возникла даже целая серия дуэлей – вещь для революционеров, конечно, дикая. Сталь часто гадала, кто из них станет лидером, потому что они расходились дальше и дальше, и было ясно, что возникнет не одна, а несколько школ его учеников, – но всякий раз ошибалась.

Сначала она думала, что после ухода Федорова его дело возглавит Толстой: у него было множество собственных почитателей, авторитет в стране – огромен, он был готовый вождь, и, в сущности, ради того, чтобы расчистить ему место, де Сталь так настойчиво и устраняла Федорова. Однако, к ее удивлению, сразу же после федоровских похорон Толстой перестал посещать ее салон; сделано это было без объяснений, почти оскорбительно, и лишь позднее она узнала, что его привлекала сама личность Федорова, идеи же интересовали мало. Она тогда подумала, что для одного Толстого положение в гроб вместо Федорова Сашки-юродивого, наверное, не стало подменой.

Вслед за уходом Толстого ушли и его сторонники, ряды федоровцев поредели, – но это был не кризис, а очищение от людей случайных, непрочных и необязательных. И действительно, вскоре большинство учеников объединил вокруг себя поэт и философ Владимир Соловьев, тоже один из