Тревожное лето - Виктор Дудко

— Вот и пришла я... — судорожно перевела дыхание. — Давно надо было, да все боялась. — Посмотрела прямо в глаза ничего не понимавшему Шершавову.

— Ты чего это, девка? — Он захлопнул папку с бумагами, бросил ее в стол. Поднялся. — Захворала, что ль?

Матрена прижала к глазам косынку и зарыдала. Шершавов совсем растерялся. Сбегал за водой, но Матрена отвела его руку.

— Говори, что случилось? Да утрись. Вот так.

— Случилось. — Она вытирала глаза, все еще всхлипывая. — Как теперь жить, не знаю. Вот и пришла к тебе.

Шершавов выслушал Матренину исповедь не проронив ни слова, боясь, что испугает ее и она передумает и уйдет. И после того как она замолчала, долго не решался нарушить наступившую тишину. Волей судьбы он стал свидетелем горя женщины, узнал самое потаенное, что даже матери родной не всегда говорят. «Ах дура-баба, — думал Шершавов, — как запуталась... Что бы ей стоило пораньше исповедаться...»

— Значит, сказал, мол, если проболтаешься, то и Захара уничтожит, и сына твоего заберет?

Матрена кивнула. Шершавов смотрел на ее руки в синих венах, теребившие мокрую косынку.

— Ну что ж... спасибо, что доверилась, — произнес он негромко. — Прямо скажу, завязала ты узелок... Захар ничего не знает?

Матрена помотала головой.

— Может, и догадывается, да молчит все.

— Когда у тебя с ним встреча?

— Через два дня, сказал. Там же...

— Ты вот что... Никому больше не говори. Даже Захару. А я тем временем что-нибудь придумаю.

 

От Черемшан жидкой кисеей крался туман, растекаясь по переулкам и задворкам, накапливаясь и густея в ложбинках. Кричали осипшими голосами петухи. С реки слышался звон цепей, это одноногий дед Галота готовил паром. С той стороны Черемшанки доносился одинокий голос: «Эй во по-о-о-ле казаки йдуть... Эй во по-о-о-ле...»

Ленька перевел Хроську на шаг, подтянул вожжи, сдвинул на затылок кепку и радостно засмеялся. Огляделся. У него было такое чувство, будто он целый год не был в Черемшанах. Навстречу попался Исай Семижен. Ленька обрадовался живой душе.

— Здорово, дядька Исай! — крикнул он. Семижен только на мгновение поднял кудлатую голову, поклонился и, когда Теткин удалился, посмотрел ему вслед.

Сдерживая волнение, Ленька направил коня к бумагинскому дому.

Кешка сидел на своем любимом месте — на завалинке. Из ворот подгоняемая хворостиной бодро выскочила Колобихина корова и прямиком направилась к злополучному подсолнуху с обглоданным стеблем. Кешка, прячась за плетнем, побежал ей навстречу. Корова уже тянула морду к подсолнуху, трещал и сыпался плетень, когда Кешка торжественно выпрямился с занесенным над головой сучком. В этот момент Теткин произнес голосом Шершавова:

— Отставить!

 

— Часы, говоришь? Так-так. — Губанов задумался. — А ну-ка постарайся детально вспомнить, что он говорил про часы.

Ленька напряг память, чтоб вернуть картину прощания Лялина с Анастасией.

— Ну, з-значит, так... он говорит: «А про то не з-забудь. Очень я его жду. Да гляди, если часов на руке не будет... — Н-нет-нет... Я не так. — Если, говорит, часов на правой руке не будет, значит, не наш человек».

— На правой? — переспросил Шершавов.

— На правой.

— А если на левой?

— Не знаю. Об этом они ничего н-не говорили.

— В общем, понятно, часы должны быть на правой руке. И вся недолга. А дальше?

— «Все одно, г-говорит, дай знать немедля, если не наш. Мы поговорим с ним. А часы точь-в-точь такие, как у меня...»

Шершавов перебил:

— Значит, она знает, какие часы он носит.

— Естественно, — поддакнул Губанов. — Что же это за часы, глянуть бы на них. — Он с горечью подумал, что операция не удалась из-за того, что Поленов утаил такую значительную деталь пароля, как часы. Губанов вспомнил, как Хомутов все допытывался у Поленова, что это за такие часы у него, да еще на правой руке. Он хлопнул себя по лбу. — Все! Понял. Видел я их. У их курьера были такие, да мы, когда брали его, раздавили. Может, он сам их раздавил. Еще стрела или лук на них выбит. И форма у них шестиугольная. Эх ты черт возьми, — сокрушался Губанов, ероша шевелюру и быстро расхаживая по комнате, — знать бы...

Шершавов напряженно думал о чем-то.

— Леня, — обратился он к Теткину, — ты выдь-ка. Нам надо поговорить.

Теткин обиделся, но вышел.

— Я вот что думаю, Андрей. Если мы не будем иметь часов, значит, дело табак, так?

Губанов согласился.

— Значит, если это так, то нам во что бы то ни стало заиметь часы надо. Так?

Губанов согласился, не понимая, куда гнет Шершавов,

— Где их заиметь-то — вот задача.

— Где заиметь, я могу сказать. И притом точь-в-точь такие, какие надо.

— Вы, Егор Иванович, не говорите загадками.

Шершавов подвинулся к нему и перешел на шепот:

— Надо Матрену заговорить. Она сама натерпелась, все сделает что надо... — И Егор Иванович поведал невеселую Матренину историю.

Выслушав ее, Губанов в удивлении покачал головой.

— Тут у вас, как я погляжу, страсти кипят.

— А ты думал. Подмоги я просил не зря. Тут, брат, такое дело.

— А что, Егор Иванович, может, действительно поговорить с Матреной? Давайте-ка порешим так...

 

По воде пошла легкая рябь, зашумели кусты, и опять все стихло. Матрена оглянулась.

— Ты чего? — спросил Лялин и тоже оглянулся. — Привела, может, кого? — Он придвинулся к ней, взял ее лицо в свои ладони. Она выдержала его взгляд. — Учти, никого не пожалеют мои ребята. И тебя, если со мной что произойдет. Вот так-то.

Стояла такая духота, что дышать было тяжело и больно. Матрена отодвинулась от Лялина, расстегнула пуговицу кофточки, подержала руку в теплой, как парное молоко, воде и провела по лицу.

— Дай еще время подумать, Семен. Тебе решиться просто, а я так не могу. Я сон потеряла... не знаю, что делать...

— Зато я знаю. — Лялин с трудом стянул сапоги, разложил волглые портянки.

Матрена сказала, жалеючи:

— Давай хоть простирну. Сымай рубахи. Не бойся, скоро высохнут.

Лялин улыбнулся. Быстро разделся, остался в кальсонах.

— Иди вон за иву, искупнись. Парит-то как...

Он потрогал ногой воду.

— Боишься, что ли? — Матрена подобрала юбку и зашла по колени в воду.

Лялин снял часы, положил их на камешек и с тихим плеском окунулся. Посидел по шею в воде и, резко оттолкнувшись ногами от вязкого илистого дна, перевернулся на спину и поплыл. Невдалеке от берега уже чувствовалось течение, и он повернул назад. Услыхал, как ойкнула Матрена.

— Что там у тебя?

Матрена, нагнувшись, что-то ловила в воде.

— Часы твои упустила, — сказала она с испугом.

— Ну вот... — Лялин неслышно матюкался. — Как же ты так... это ж особые часы. — Он принялся шарить в том месте, куда указала Матрена. Провозившись довольно долго и поранив руку о корягу, произнес раздраженно: — Все. Были часы и нету. Эх ты... кулема...