Магнетрон - Георгий Бабат

Телефонный звонок предупредил намерения Студенецкого позвонить в ГПУ.

Он поднял трубку и просиял. Френсис со всеми его фокусами совершенно вылетел из головы. Ведь сегодня, несмотря ни на что, все-таки пятница!

И Константин Иванович, так и не сообщив органам Главного Политического Управления о своем приключении, поспешил туда, где его ждали с таким всепрощающим терпением.

Давно привыкшей ко всяким неожиданностям, но до сих пор не смирившейся Наталье Владимировне Константин Иванович сказал, что звонили с завода и он немедленно должен уехать. С легким вздохом он надел пальто, шляпу, сунул в карман покупку, сделанную в ателье на Невском. Перед уходом он нежно поцеловал руку жены. Вид у него, как всегда, был таков, какой может быть у человека преуспевающего.

И в самом деле, до сих пор его уменье примениться к любой обстановке, способность ориентироваться при любых обстоятельствах изумляли всех людей, знавших его близко.

Женившись, Константин Иванович начал работать на маленьком электромеханическом заводе «Дюфлон и Глебов» в Петербурге. Здесь он предложил строить впервые в России высокочастотные машинные генераторы собственной, оригинальной конструкции. После того как он выполнил несколько заказов на генераторы для морского ведомства, о Студенецком-сыне заговорили в инженерных кругах. Но основной его обязанностью у Дюфлона и Глебова все же была не инженерная работа, а торговая деятельность. Он должен был ходить по различным предприятиям и ведомствам и набирать авансы под будущие заказы. Впоследствии, если ему надо было прибедниться, он рассказывал: «В доброе старое царское время меня десять лет держали на побегушках в фирме „Дюфлон и Глебов“.»

Но он умалчивал о том, что работа у «Дюфлона и Глебова» помогла ему свести короткое знакомство с очень влиятельными лицами, которые оказали ему содействие при вступлении в махрово реакционную черносотенную ассоциацию — в Союз Михаила-архангела. Вступление в этот «союз» было в то доброе старое время ступенькой лестницы, ведущей «вверх».

В первые годы революции чутье существа, пробившегося на палубу из тьмы корабельного трюма, заставило Студенецкого порвать свои прежние знакомства и вспомнить о том, что он был исключен с последнего курса Технологического института.

«Известно, за что тогда исключали», — отвечал он на более подробные вопросы.

И всякий думал, что он был исключен за революционную деятельность. На самом деле исключили его за иное.

В танцклассе, который существовал в то время на углу Гороховой и Фонтанки, молодой Константин Студенецкий встретил одну свою знакомую барышню с ее новым покровителем. Поздоровавшись, Студенецкий сунул в рот сигару, щелкнул зажигалкой, но поднес огонь не к сигаре, а к бакенбардам соперника. Новый покровитель барышни оказался видным чиновником. В конце концов последовало исключение Студенецкого из института.

После этого случая Константин Иванович навсегда бросил курить.

Быстрее многих своих однокашников он понял еще в семнадцатом году, что из всех претендентов на управление государством Советы — власть самая сильная, партия большевиков — течение самое могучее. И без колебаний перешел Студенецкий на сторону советской власти, когда она победила. Ибо власти надо подчиняться и плыть следует по течению. Это было его моралью, его девизом. До сих пор он не имел случая в этом раскаяться.

Подчинившись новой власти, он взялся на нее работать. И работал много лет со свойственным ему блеском и усердием.

Но чем ближе к старости, тем чаще он стал делать промахи, которые ему пока прощали потому, что он умел вовремя спохватиться, и еще потому, что помнили его прежние заслуги перед русской электротехникой.

* * *

Из гостей Константин Иванович шел домой пешком. Он чувствовал себя свежим и молодым, еще совсем, совсем молодым.

«Собственно говоря, почему технический директор крупного завода не имеет права на отдых? — рассуждал он. — Что касается Френсиса, этого мелкого жулика с птичьим носом, этого сорокопута на посту консультанта от электроники, то какое мне до него дело? Завтра он навсегда уезжает из СССР. Никогда он сюда не вернется, и никогда в жизни мне не доведется с ним встретиться.

Посмеет ли кто-либо упрекнуть меня в том, что я поддался на шантаж, что меня взяли на испуг? Нет, нет, тысячу раз нет! Я всегда, во всех случаях жизни держал себя на высоте, как и подобает гражданину великого Советского Союза».

Если бы Константин Иванович был уже дома, то, несомненно, крикнул бы «ура», но, сейчас ограничился тем, что откозырял стоящему на посту милиционеру, который усмехнулся и ответил тем же.

По наблюдениям этого постового, молодежь, подгуляв, дерзит представителям ОРУДа, а старички «под шефе», наоборот, стремятся выразить почтение.

В этот вечер Константин Иванович ни разу не вспомнил о сантиметровых волнах и не открывал свой голубой портфель. Он позволил себе временно забыть о папке с материалами по магнетронам, которые могли ведь подождать и до завтра.

На другой день, в субботу, на заводе с самого утра начались неприятности. Представитель из главка проверял распоряжение о переводе всей откачки на паромасляные насосы вместо ртутных. Потом был крайне неприятный разговор с Артюховым. И в этот день до самого вечера Константин Иванович тоже так и не заглянул в свой портфель.

Синяя тетрадь

В воскресенье Константин Иванович проснулся, как всегда, ровно в шесть. Еще лежа в постели, он стал вновь продумывать свой вчерашний разговор с Артюховым. Вчера секретарь партийного комитета говорил с техническим директором скупее и короче, чем обычно. Было ясно, что он сдерживался, чтобы не сказать вслух все то, что думал. Он сказал далеко не все, что мог бы сказать. И когда Студенецкий припомнил весь разговор от слова до слова, он задумался над не высказанной вслух основной мыслью Михаила Осиповича. Хотя речь шла о насосах, но суть дела заключалась в осуждении равнодушного отношения технического руководства к изобретательству на заводе и к молодежи из инженерно-технического состава. Короче, имелся в виду в том числе все тот же Веснин.

Константин Иванович мог бы сказать Артюхову: «А кто в молодости помог мне или вам? Истинный талант всегда найдет свою дорогу. Почему теперь считается долгом волочить кого-то на помочах? Прежде этого не делали, а если провести статистический подсчет, то окажется, что в среднем усовершенствований и изобретений делалось не меньше. У юности все впереди. Это они должны содействовать нам, а не мы отдавать им последние силы. На скачках каждый бежит за себя, а не двое за одного. В этом безусловно прав был болван Френсис».

Но тут Студенецкий вспомнил еще и другие слова, сказанные тем же Френсисом при несколько иной ситуации: «Веснин — вот что мне показалось интересным на вашем заводе!» — И вслед за тем резкий птичий возглас: — «Вы его недооценили? Нет, вы его сознательно затираете».

— Ложь! — так же, как тогда в автомобиле, возмутился сейчас Константин Иванович. Но теперь это возмущение относилось к Артюхову.

Он вскочил с постели, сунул ноги в туфли, набросил на плечи халат и зашагал взад и вперед по комнате.

«Почему вы, дорогой товарищ Артюхов, — мысленно произносил Студенецкий, — заставляете меня принимать всерьез ребяческий лепет, небрежный технический этюд, черновик? Вы хотите учить меня отношению к моему делу, но вы ведь совершенно здесь не компетентны. Авторские заявки, подобные той, за внимание к которой вы так ратуете, поступают в Комитет по делам изобретений тоннами…»

— Фу! — Студенецкий остановился посреди комнаты. — Фиии, как сказала бы Наталья Владимировна. Весь этот разговор — дурной тон…

«Совершенно верно. Я способен на кое-что большее, чем пустые слова. Я могу сам разработать и подарить нашей отечественной промышленности этот магнетрон, являющийся якобы изобретением Веснина и Ронина. Я покажу вам, друзья, как это делается по всем правилам искусства — lege artis. Но мне, когда я был в возрасте Веснина, приходилось работать самому».

Оставив, таким образом, в этой воображаемой дискуссии последнее слово за собой, Константин Иванович взял мохнатую простыню и пошел в ванну.

Полчаса спустя, одетый, выбритый, выпивший уже свой утренний кофе, Студенецкий сидел за письменным столом. Он предвкушал удовольствие хорошо поработать сейчас, когда голова так ясна и свежа.

Плотная, чуть желтоватая бумага с водяными знаками, отточенные карандаши, перья, счетная линейка, угольники…

Давненько, однако, он не работал дома.

К тому же его вдохновляли тщеславие и жажда мести, не грубой, не наглой, но мести красивой, джентльменской.

«Хотите магнетрон? — мысленно спрашивал он своего воображаемого оппонента. — Прекрасно, великолепно: будет вам и магнетрон».