Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

недоумение. Было сложно воспринимать слова Маут и союзник без осторожности. Парень занял место у трибуны и зачитал речь с листка.

– Я Мау Маут, сын Мурзана Маута. Я не разделяю его идеи, как и многие жители Муринии, что живут в страхе перед кровавым режимом. Я перешёл на вашу сторону в желании спасти свою страну и свой народ от тирании и террора, который творит мой отец во главе партии убийц. Если вы окажете мне помощь в свержении этого режима и поддержите мои стремления во власти в родной стране, то я обещаю, что отныне и навсегда мы будем с вами друзьями. Муриния откажется от всех прав на спорные территории и на гетерию, мы выведем войска из Берка, Медивских островов и прочих стран, незаконно оккупированных моим отцом. Я откажусь от поддержки кровавых режимов в странах сателлитах моего отца, накажу всех повинных в геноциде медивского народа и закрою лагеря для незаконно осуждённых. Мы сможем быть друзьями и союзниками, но для этого вы должны мне помочь свергнуть кровавый режим, разбить мурзановские войска и помочь организовать бунт в Муринии.

Зал встретил Мау слабыми аплодисментами. Пихте поднялся с трона и обратился к Мау и присутствующим.

– «Надежда», это наш план по спасению не только нашего народа, но и спасению котивской нации, которую сумасшедший тиран ведёт к уничтожению. Мы должны спасти не только себя, но и мир, ибо если падём мы, то падут и другие и власть на континенте, а следом и в мире захватить тиран, что истребляет неугодные ему народы. Мау Маут наш союзник в этой святой войне. Я готов рисковать, ради великой победы, пусть мы погубим многих из лучших, но если мы не победим погибнут все. Надежда это то, что осталось нам, и мы должны поддержать эту возможность. К тому же в нашем мире скопилось не так много атомного оружия и даже Маут не обладает решающим арсеналом, который бы смог повлиять на войну кардинально. Но если мы затянем с применением этого вида вооружения, то маутовские учёные создадут много новых бомб, пока мы будем бежать дальше и дальше на запад, пока не упрёмся в море и потеряв этот козырь, он сотрёт нас с лица земли. Пора рисковать, но будучи разумным монархом, а не тираном, я не приму это судьбоносное решение без вас. Пора голосовать.

***

Пихте сидел на уютной кованой скамейке, что удачно расположилось в тени огромной ели во внутреннем парке дворца. Был поздний вечер, солнечный диск лениво опускался за горизонт, озирая редкие облачка багровыми лучами. Стало прохладно, зной стих и, усталый пожилой монарх не спеша пил разведённый водой Демьир, который приятно согревал и тут же освежал организм, порой он выпускал синеватые облака сигарного дыма и думая о чём-то своём уставил взор в горизонт. В ногах у него бегали озорные белки, порой трепля его за штанину, требуя новой порции орешков, но раздав уже все лакомства, Пихте лишь разводил руками и пытался объяснить наглым зверькам людскими словами, что с них хватит. Но зверьки не унимались и, то и дело, подбегали вновь и порой даже карабкались по штанине на колени, от куда монарх заботливо спускал их на землю.

– Дедушка! Дедушка! – раздался чей-то милый голос из-за рощи.

Спустя мгновение по тротуару застучали каблуки. Пихте увидел молодую, стройную девушку в лёгком летнем платье, украшенном цветочными узорами. Это была его внучка, Мира, которую он не так давно отдал замуж за сына знатного промышленника. Он очень любил её и всегда относился к ней с нежностью и заботой. Девушка присела рядом и наглые белки тут же атаковали и её.

– Ну-ка брысь, бесстыжие, – прикрикнул он на них.

– Пусть бегают, мне они нравятся.

На круглом, румяном личике сияла улыбка, кудрявые пряди волос небрежно свисали прямо в глаза и неловкими движениями нежными, ухоженными ручками она закидывала их обратно. Пихте придвинулся к ней и выдохнув кольцо дыма улыбнулся.

– Чего бегаешь, внуча, по саду? – спросил Пихте и теперь это был голос не великого монарха, а голос заботливого дедушки.

– У меня новость! – сорвалось с пухлых губ.

– Надеюсь хорошая?

– Ты станешь прадедушкой! Я беременна!

– Вот это новость, так новость, а я тут курю.

Пихте швырнул сигару в сторону и крепко обнял любимую внучку, после чего поцеловал её румяную щёку.

Глава 18

Чак шёл на очередную беседу к полковнику Ломеру, прошло уже много времени, но он до сих пор состоял на учёте партии, как ненадёжный элемент. В его характеристики зияли страшные слова о неблагонадёжности и армейской неисполнительности повлёкшей гибель двух и более военнослужащих. К тому же за спиной был ШРОН, а с таким грузом было крайне тяжело приспособиться вновь, ведь все при каждом удобном случае напоминали ему о его грехах и ставили последним в список награждаемых и поощряемых. Но, не смотря на это, ему вернули в подчинение роту, после гибели Орена, и даже дали двухнедельный отпуск. Он провёл его в курортном городке на южном море в Ульяне, где частенько отдыхали солдаты и офицеры муринской армии. За счёт оборонного бюджета ему был предоставлен номер в гостинице с минимальными удобствами и небольшая сумма денег. В такие отпускные туры входят театры и кино, концерты и экскурсии, но Чак не появился ни на одной из них, пропив все деньги в приморских кабаках, обильно заливая свои страхи крепкими напитками. Несколько раз его привозили в комендатуру за дебош и драки. В один из солнечных дней, он выпил слишком много и имел неосторожность дать кулаком по лицу одному из отдыхающих, которым оказался некий партийный руководитель. Скандал замяли, а Чаку предложили поскорее вернуться на фронт, чему тот был и рад. Война стала для него чем-то большим, чем бои и походы, война стало его жизнью, чего он очень стыдился и, за что призирал себя. Но поделать с собой Чак ничего не мог, его пугала мирная жизнь и казалась слишком приторной и скучной, в ней ему не удавалось найти никаких радостей кроме выпивки, драк и мимолётных знакомств с местными, жадными до денег, девушками.

Прибыв снова на фронт, он вновь принялся ненавидеть войну, но по другому, Чак ругал и проклинал бессмысленное кровопролитие, но не знал и не умел жить по другому, окоп и блиндаж стали ему домом, ненавистным, но домом в котором все шло так, как ему было привычно. Там, в мирной жизни все было прекрасно,