Обсидиановый нож - Александр Мирер

— Номдал тоже Замкнутый?

Пит зашевелил челюстями, но Севка уже не слышал его слов. Время и пространство сдвинулись. Пронзительно-голубой свет прожектора стал оранжевым, и в нем обнаружились объемные изображения. Странно изогнутые, словно сделанные из жидкого теста, перед Севкой проплыли: Великий Диспетчер — неподвижный, хмурый, в снежно-белом комбинезоне; Великий Десантник — хищно настороженный, в желтом комбинезоне с черным квадратом лаби-лаби на груди. Лицом к лицу с ними стояли Номдал, Нурра, Тачч и вождь Замкнутых. Тачч сжимала в руке страшное оружие, распылитель, и все это не было изображением, но действительностью, в которой Севке и Машке уже не было места. Севка лишь подумал: «Распылитель? Это же на спутнике! Ведь пробьет кожух — и всем им конец…» Севку и Машку заволокло белым туманом, закружило винтом, и они исчезли. Потянулось ничто и нигде, потом кончилось, они вдохнули хвойный ночной воздух, ногами ощутили землю и услышали тихий шум деревьев и перестук ночной электрички.

Странное время

Они стояли перед клумбой анютиных глазок и держались за руки. Было очень темно. Совсем как в ту ночь, с которой начались их приключения. Чуть белела веранда, светились пятнышки белых анютиных глазок, и, когда отстучала электричка, стало слышно жужжание пчелы на клумбе. Совсем как в ту ночь.

Пчела пожужжала и смолкла — заснула. Откуда-то доносились неясные звуки. Не то голоса, не то повизгиванье. А Машкина рука была теплой и шершавой, как всегда.

В свободной руке ее была расческа. «Как же так? — подумал Севка. — Что же, мы все дни так и простояли у клумбы и Машка держала расческу?» В этот момент она бросила расческу, придвинула лицо и поцеловала Севку. И он ее поцеловал, и некоторое время они стояли неподвижно, щека к щеке, и было очень странно и чудесно. Она отодвинулась первой и прошептала:

— Сколько же времени прошло?

— Не пойму, — прошептал Севка.

Он оторвал подошвы от земли, подкрался к веранде, влез на край фундамента. Нос его прижался к пыльному стеклу. За стеклом было совершенно уже темно, пришлось долго щуриться и вертеть головой, пока удалось рассмотреть светлый прямоугольник раскрытой книги. Мать спала спокойно, и… Севка придержал дыхание. Книга шевельнулась, захлопнулась и исчезла. Заскрипела старая раскладушка — мать поворачивалась на бок.

Совсем как в ту ночь. За несколько секунд перед тем, как они прикоснулись к белому туману, мать проснулась и положила книгу, думая о нем, Севке… И еще — расческа. Он спрыгнул на землю.

— По-моему, это все еще сегодня.

— По-моему, тоже…

Они поискали в траве расческу и пошли, держась на некотором расстоянии друг от друга.

Вот старая ель. Ого, какая здоровая стала муравьиная куча! Смотри-ка, георгины! В темноте они казались бархатно-черными. Но сегодня их еще не было. Из цветов были анютины глазки да табак. А теперь — георгины. И запахи другие — не ранним уже, а поздним летом пахло в саду. Густая летняя роса брызгала по коленям.

Значит, прошло много дней. Может быть, несколько недель. Сколько — Севка и Машка не знали, потому что они побывали там, оставаясь здесь. Сейчас они уже помнили, как отцветал табак и распускались георгины, а сегодня днем Севка налетел на забор и погнул велосипедную раму. В том «сегодня» велосипед был цел.

Кто-то привел здешних Машку и Севку навстречу тамошним, на то же место, откуда они уходили. Позаботился, чтобы с ними была расческа. Поняв это, они внезапно, зверски захотели спать. Вдруг как подушкой ударило по голове. Впору лечь прямо в мокрую от росы траву. Севка был уверен, что на обратном пути заснет совсем, но шел, потому что по вечерам всегда провожал Машку до дома.

На гуровской даче был полный свет во всех окнах. Ходили неизвестные люди. Во дворе стояли две «Волги». Машка остановилась и внимательно рассмотрела суету.

— Сегодня разговаривать не пойду, — предупредил Севка. — Спать хочу невыносимо.

— Я туда и вовсе не собираюсь. Вот еще! — строптиво сказала Машка. — Его-то уже нет, ушел… Жалко, честное слово!

По сухой, теплой дорожке пошли к Машкиному дому. Скворчат не было слышно — выросли. Севка в полудреме оглядывался. Темнота складывалась в странные фигуры. Вот медведь на шести ногах… Севка спросил:

— Как ты думаешь, там удастся?

— Трудно им, — буркнула Машка. — А тебе, наверное, тоже было трудно. Я тебя здорово подвела?

— Я бы один там пропал, — сказал Севка.

— Ничего бы ты не пропал. Просто одному всегда тяжелей.

Они оба были правы. Очень хорошо было идти по твердой, теплой земле и держаться за руки.

Москва, 1972 – 1991

У меня девять жизней

Часть первая

Глава 1

Мягко закрылся люк. По баросфере дунул кондиционированный ветер. Колька приподнялся и прижал брови к рамке иллюминатора.

За стеклом была лаборатория. Он различил кессоны на потолке, оранжевый мост кран-балки и пыльные стекляшки окон. На иллюминаторе сидела сонная муха, загораживая половину плаката с синей кошкой и английской надписью, неразличимой на таком расстоянии. Колька попробовал вспомнить эту надпись и не смог, хотя плакат висел уже три года. Шеф привез его из Англии и сам повесил над Генератором, чертыхаясь и вспоминая какого-то дядюшку Поджера.

Шеф остался за белой чертой. Бугроватое веснушчатое лицо поднято к баросфере. Но что увидишь сквозь десятидюймовую нержавеющую сталь? Шеф давит толстыми пальцами микрофон и старается дышать потише, потому что в кабине слышен каждый шорох. Трение микрофона о рубчатый вельвет куртки доносится как раскатистый гром, далекий грохот, покрывающий дребезг колоколов громкого боя у дверей в лабораторию.

«Очистить площадку. Экипаж, к старту».

Колька спустился на руках, сел в кресло люкового наблюдателя и растер рубец над бровями. «Щучья кость», — бормотал внизу Володька. Самое скверное из его ругательств. Колька посмотрел на его толстый затылок в плотных завитушках. Закрыл глаза. Открыл глаза. Муха доползла до края стекла и замерла. «Улетай, щучья косточка», — сказал ей Колька. Закрыл глаза. В момент старта муха превратится в прах, в синеватую молекулярную пыльцу. В ничто.

Ему стало нехорошо. Еще с позавчерашнего вечера, когда разрешили выход в Совмещенное Пространство. Только он осознать не смел, как ему нехорошо. Когда поймешь, что ты трус, становится легче. Важно понять это не слишком поздно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});