Сан Феличе - Александр Дюма

Вот и теперь, взяв Эмму за руку, королева сильно встряхнула ее, словно будя сонамбулу, и сказала:

— Ну, нечего предаваться мечтаниям. Ты знаешь, я этого не люблю. Пой или танцуй! Я тебе уже сказала, сегодня вечером ты не принадлежишь самой себе, а принадлежишь мне. Пой или танцуй!

— С позволения вашего величества я что-нибудь спою, — отвечала Эмма. — После исполнения этой сцены я всегда чувствую странное нервное напряжение, лишающее меня физических сил, зато голос звучит сильнее. Что угодно вашему величеству, чтобы я спела? Я к вашим услугам.

— Спой что-нибудь из недавно обнаруженного в Геркулануме списка Сапфо. Ты ведь говорила, что несколько ее стихотворений ты положила на музыку.

— Только одно, ваше величество. Но…

— Что такое? — спросила королева.

— Музыку я сочинила для исполнения в узком кругу; стихотворение это своего рода гимн… — пояснила Эмма шепотом.

— Любимой женщине, не так ли?

Эмма улыбнулась и взглянула на королеву с каким-то сладострастным выражением.

— Вот именно! — сказала королева. — Спой это, я так хочу.

Оставив Эмму в полной растерянности от того особого оттенка, с каким было сказано «я так хочу», королева подозвала герцога де Роккаромана, как говорили, некогда предмета одной из тех мимолетных нежных прихотей, которым южная Семирамида была подвержена точно так же, как Семирамида северная. Она предложила герцогу занять место на диване рядом с собою и завела с ним беседу, хоть и вполголоса, но, казалось, весьма оживленно.

Бросив взгляд на королеву, Эмма поспешно вышла из гостиной и минуту спустя вернулась в красной накидке, наброшенной на плечи, с лавровым венком на голове и той лесбосской лирой в руках, к которой не решалась притронуться ни одна женщина, с тех пор как ее выпустила из своих рук Митиленская муза, бросившись с вершины Левкадской скалы.

У всех присутствующих вырвались удивленные возгласы: Эмму едва можно было узнать. То была уже не нежная Джульетта; теперь взор ее горел всепожирающим пламенем, который Венера-мстительница зажгла в глазах Федры; она вошла быстрым шагом, в походке ее было нечто мужественное, вокруг нее распространялось какое-то неведомое благоухание; казалось, все нечистые страсти античности — вожделение Мирры к отцу, страсть Пасифаи к критскому быку — наложили бесстыжие румяна на ее лицо; то была девственница, восставшая против любви, великолепная в бесстыдстве своего преступного бунта. Она остановилась возле королевы, опустилась в кресло и страстно коснулась струн, так что они зазвучали словно бронзовые. Протяжно и резко она запела следующие строки:

Кто созерцал твой лик, кто был с тобою рядом,Кто нежный голос твой, как песню, слушать мог,Кого дарила ты улыбкой или взглядом —Тот знал восторг любви, тот счастлив был, как бог!

Я, увидав тебя, не в силах молвить слово:Немеет мой язык, пересыхает рот,А сердце и грустить и ликовать готово,И в лихорадке чувств мне душу ревность жжет!

Так Пламенного Льва дыхание смертельноДля слабого цветка на выжженном лугу.Бледнею, и дрожу, и мучусь беспредельно,От страсти и любви я умереть могу![64]

С последними звуками певица выронила лиру из рук, голова ее откинулась на спинку кресла.

Еще при исполнении второй строфы королева несколько отстранилась от герцога, а когда звуки замолкли, бросилась к Эмме и обняла ее, в то время как голова певицы склонилась на плечо, словно она лишилась чувств.

На этот раз присутствующие несколько мгновений колебались, уместно ли аплодировать; но смущение их быстро рассеялось, и пылкий восторг взял верх. Мужчины и женщины окружили Эмму; каждый старался удостоиться ее слова, встретиться с нею глазами, коснуться ее руки, волос, наряда. Нельсон подошел, как и другие, но еще более взволнованный, потому что был влюблен. Королева сняла лавровый венок с Эммы и возложила его на голову Нельсона.

Но Нельсон сорвал венок, словно он жег его, и пылко прижал к сердцу.

В этот миг королева почувствовала, что кто-то дотронулся до ее руки. Она обернулась: то был Актон.

— Пойдемте не теряя ни минуты, — сказал он, — Бог милостив к нам даже более, чем можно было надеяться.

— Я на несколько минут должна удалиться, — сказала королева, — в мое отсутствие королевой будет Эмма. Оставляю вам вместо могущества — талант и красоту.

Потом Каролина шепнула Нельсону:

— Попросите ее исполнить для вас танец с шалью, который она собиралась исполнить для меня. Она согласится.

И Каролина последовала за Актоном, оставив Эмму в опьянении успехом, а Нельсона без ума от любви.

XLIII

… А БОГ РАСПОЛАГАЕТ

Королева торопливо шла вслед за Актоном. Она понимала: случилось что-то важное, иначе он не позволил бы себе так решительно вызвать ее из гостиной.

В коридоре она хотела было расспросить его, но он ограничился кратким замечанием:

— Умоляю, ваше величество, идемте скорее. Нельзя терять ни мгновения. Через несколько минут вы все узнаете.

Актон направился по служебной лесенке, ведущей в замковую аптеку. Здесь королевские врачи и хирурги Веро, Тройа, Котуньо могли найти более или менее полный набор лекарств для оказания первой помощи больным, раненым или пострадавшим от несчастных случаев.

Королева догадалась, куда ее ведет Актон.

— С моими детьми ничего не случилось? — встревожилась она.

— Нет, государыня, не волнуйтесь, если нам и придется произвести опыт, мы сделаем это, во всяком случае, in anima vili[65].

Актон отворил дверь; королева вошла и быстрым взглядом окинула комнату.

На кровати без чувств лежал человек.

Королева приблизилась к нему скорее с любопытством, чем с испугом.

— Феррари! — промолвила она.

Потом в изумлении повернулась к Актону.

— Он умер? — произнесла она таким тоном, словно хотела спросить: «Вы его убили?»

— Нет, государыня, — ответил министр, — он всего лишь в обмороке.

Королева посмотрела на него; взгляд ее требовал объяснения.

— Нет, государыня, — повторил Актон. — Право же, это самое обыкновенное дело. Я послал, как мы условились, своего секретаря к начальнику почтовой конторы в Капуа: он должен был передать Феррари, когда тот будет проезжать, что король ждет его в Казерте. Поручение было исполнено, и Феррари только успел переменить лошадь. Но, въехав в главные ворота замка, он повернул слишком круто — ему помешали кареты наших гостей. Конь упал, все его четыре ноги подкосились, а всадник ударился головой об столб. Его подняли без чувств, а я велел перенести его сюда и сказал, что посылать за лекарем не к чему, я буду лечить его сам.