Государь. Искусство войны - Никколо Макиавелли

Никколо отлично помнил, что Папская область всегда была элементом разъединения и слабости Италии, и чем она становилась сильнее, тем такое ее значение возрастало. Он прекрасно доказал это в «Discorsi»[333].

Но было одно обстоятельство, в сущности, совершенно случайное, которое давало надежду в данный момент воспользоваться именно тем, что всегда было элементом слабости Италии, и попытаться сделать это элементом силы. Начиная с 1513 года и до самой смерти Никколо на папском престоле сидели сначала Лев X, а после годичного промежутка Климент VII, оба Медичи, то есть государи Флоренции.

Папская область и Флоренция оказывались уже объединенными. Формально это была, конечно, личная уния, но фактически – и реальная. Задача, казалось, значительно облегчается. Как же нужно было вести объединение дальше?

Для Макиавелли был ясен ответ и на этот вопрос: так как Цезарь Борджиа в 1502 году – не думая ни о чем, не останавливаясь ни перед чем, объявляя, если нужно, преступление подвигом и вероломство добродетелью, веря, что все будут приветствовать как «bellissimo inganno»[334] маневры даже худшие, чем ловушка в Синигалии. В «Discorsi» по этому поводу говорится (Кн. III. Гл. 41): «Когда речь идет о спасении родины, должны быть отброшены все соображения о том, что справедливо и что несправедливо, что милосердно (pietoso) и что жестоко, что похвально и что позорно.

Нужно забыть обо всем и действовать лишь так, чтобы было спасено ее существование и осталась неприкосновенна ее свобода». В «Il Principe» этот афоризм развернут на несколько глав, одни заглавия которых кричат о том, что Макиавелли «забыл обо всем» и помнит лишь о родине, которой грозит катастрофа. Критика именно этих глав «Il Principe» чаще всего превращалась в вой исступленных проклятий.

Из старых мыслителей Гегель был в числе немногих, кто понял диалектическую закономерность тех способов борьбы за итальянское единство, которое рекомендовал Макиавелли. «Эту книгу («Il Principe»), – говорит он, – часто отбрасывали с ужасом за то, что она полна максимами самой свирепой тирании. Но в высшем смысле необходимости государственных образований Макиавелли установил принципы, согласно которым должны были в условиях того времени создаваться государства»[335].

Когда писался «Il Principe», для Макиавелли в анализе политики Цезаря Борджиа был очень важен один момент. Цезарь был сыном Папы: курия финансировала его завоевания и благословляла его аннексии. При Льве Х и Клименте VII дело национального и политического обновления могло получить финансовую базу еще более солидную: соединенные средства курии и Флоренции.

Поэтому «Il Principe», книга, где и теория принципата, и руководящие указания для «principe nuovo»[336], спасителя Италии, и страстный призыв к изгнанию «варваров», должна была быть посвящена Джулиано Медичи, меньшому брату Папы Льва, а когда он умер, была перепосвящена Лоренцо Младшему, племяннику Льва и Климента. Обойти Медичи было невозможно, и выбирать нужно было из таких Медичи, которые – выбор был небогат – были ближе к Папам. Не Макиавелли был виноват, что перед ним оказались только эти два бездарных отпрыска славного дома, что именно в них ему нужно было вдохнуть свою virtu и их двинуть на политический и патриотический подвиг.

Но хотя их имена связались не только с посвящением «Государя», а еще и с аллегориями Микеланджело в капелле Медичи, дело Италии от этого не выиграло. Лоренцо тоже вскоре умер, а когда в 1526 году понадобилось без всякой риторики обнажить меч и вести войска итальянские на врага, от старшей линии Медичи оставались только два малолетних бастарда. Макиавелли и тогда не бросил своей мысли.

Он нашел еще одного Медичи, правда, из младшей линии, но на этот раз зато такого, какой был нужен: «человека великих решений», pigliatore di gran partiti[337] – Джованни, кондотьера, начальника «Черных отрядов». Но Папа Meдичи испугался кондотьера Медичи, и жезла командования Джованни не получил. А он был способен и бить врагов, не думая ни о чем, и забрать неограниченную власть для осуществления миссии единства, если бы Папа не боялся оказать ему поддержку.

Но Климент вовсе не хотел оказаться в положении Александра VI, которого Цезарь, родной сын, совершенно подчинил своей воле. Джованни был вылеплен из совершенно такого же теста. Как было вручить ему неограниченную власть?

Между тем для Макиавелли именно в неограниченной власти и было все дело. Создать новое государство, не располагая неограниченной властью, было невозможно. Почему?

Много раз было замечено, что Макиавелли в своих теоретических построениях и в их применении к жизни никогда не останавливается на полдороге, как бы суровы ни оказались те выгоды, к которым приводит его логика. Он идет до конца, сокрушая все, как бы подхватывая доносившийся с севера боевой клич: «Напролом!», «Perrumpendum est!» – лозунг Ульриха фон Гуттена[338].

Гуттен, младший собрат по литературным борениям, во многом похож на Никколо. Но была между ними и очень большая разница. Гуттен был рыцарь и бросался вперед очертя голову, едва завидев врага. Политик он был плохой, потому что с рыцарской идеологией трудно было делать политику в момент распада феодального общества. Макиавелли феодальный строй ненавидел, рыцарскую идеологию презирал, был политиком до мозга костей и ковал доктрину по требованиям века.

В основе его политической теории лежали идеи, о которых Гуттен не подозревал: представления о классовых группировках и о классовой борьбе. И он знал то, чего не знал Гуттен: что классовая борьба – борьба более ожесточенная, чем та, которая ведется сомкнутым строем в открытом поле или вокруг укрепленных стен.

Ибо эта борьба не знает мира. Поэтому лозунги Макиавелли, по существу, еще более беспощадны и суровы, чем гуттеновское «Perrumpendum est». Поэтому ему не страшны никакие выводы, хотя бы они тонули в потоках крови. Непримиримость проводится у него до конца.

Чтобы не была отнята только что завоеванная свобода, необходимо, чтобы были «убиты сыновья Брута». Другими словами, если люди самые близкие, самые дорогие властям нового порядка, самые даровитые во всех отношениях и самые нужные угрожают свободе, они должны быть убиты. «Пьеро Содерини думал, что с помощью терпения и доброты ему удастся преодолеть стремление сыновей Брута вернуться под власть другого правительства, и ошибся»[339].

Ибо кто создает тиранию и «не убивает Брута» и кто создает свободное государство и «не убивает сыновей Брута», продержится недолго. Если свободное государство создается на феодальной почве, необходимо истребить дворянство поголовно[340]. И вся свободная от моральных сдержек, безоглядная и твердая линия поведения, которая рекомендуется «новому государю»[341], в основе своей таит ту же предпосылку: сохранение государства.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});