Торжество тревог - Валерий Александрович Пушной

непроизвольно зашарили по карманам пиджака:

– Ненадолго, Алла, вы правы, – изменившимся сухим голосом подтвердил он. – К сожалению, вы правы. Мы расстались.

У Истровской расширились глаза, не ожидала и даже чуть растерялась, услышав, но не стала комментировать, лишь снова глубоко вздохнула и повторила:

– Любви нет. Все только используют друг друга, а любить никто никого не любит. – Слегка качнулась на стуле и прикрыла на мгновение глаза. – Не знаю, на чем держится этот мир и долго ли еще так протянет. – Пальцами сжала виски. – У всего бывает начало и конец, Павел. Абсолютно у всего. Без всякой любви.

Девушка, не глядя на Истровскую, недоверчиво выпятила губы, она явно не согласилась с выводами Аллы, потому что была значительно моложе и убеждена, что любовь существует, что без нее невозможно прожить и дня.

Павел был серьезен. Да, раньше он знал другую Истровскую. Где ее прежняя ярость и экспрессия, безумный вихрь, в котором она неслась вперед без оглядки? Неужто вулкан остыл? Хавина потрясло это, и ему стало жаль Аллу. Вдруг он ощутил расположение к ней. Удивился. Даже забыл причину, по которой пришлось вернуться в этот город. Причина как бы ушла на последний план и уже не могла быть определяющей в данной истории.

Сейчас Хавин понимал Истровскую, пожалуй, как никто другой. Сам обжигался в любви, разочаровывался и терял надежду. Но всегда умел брать себя в руки и не впадать в уныние. Он не мог иначе, ведь он был мужчина. Вспомнил слова Людмилы Адаевской. Да, Истровской нужна поддержка. Коснулся плеча Аллы, проговорил:

– С таким настроением нельзя жить, Алла. – Некоторое время смотрел ей в глаза, закончил: – Но и умирать с таким настроением не стоит, – сказал так, будто предвидел, что она готова покончить с собой.

У Истровской к горлу подкатил ком. Она не могла справиться с ним. Пыталась сглотнуть, но ничего не получалось, хотела что-то сказать, но ком запер слова в горле. Она мученически начала захлебываться. Глаза распахнулись, заслезились. И в эту секунду воздух с хрипом вырвался из ее горла. Алла закашлялась, и Хавин услышал невеселый сип:

– Как же быть, Павел?

У Павла не было рецептов для нее, но как предприниматель он хорошо знал: когда наступает провал в деле, не следует отчаиваться, это не конец, скорее, новый свет в конце тоннеля, и он уверенно произнес:

– Начинать все сначала!

Истровская опустила голову и плечи. Долго хранила молчание. Нет, она не боялась начинать все сначала, но не знала, как это сделать. Ей было страшно сказать об этом. Такой беспомощной и беззащитной она не чувствовала себя никогда. Подняла голову и, как за соломинку, зацепилась взглядом за карие глаза Хавина. Красивые губы дрогнули и неожиданно для нее прошептали:

– А вы бы взяли меня такую в жены, Павел? – Алла испугалась собственных слов, будто не она произнесла их, а прилетели они откуда-то извне.

Хавин также был ошеломлен вопросом. Однако мгновенно сообразил, что она хотела знать, имела ли сейчас в его глазах какую-то цену. Ему потребовалась пауза.

А пока он безмолвствовал, девушка напротив Истровской тоже не двигалась. Как завороженная смотрела на Павла и Аллу. Не понимала, что означал их диалог, но с нетерпением ожидала, чем он закончится.

Хавин не отрывался от невеселых глаз Истровской, улавливая в них затеплившуюся надежду. Такие глаза нельзя было обманывать. Глаза глубоко оскорбленной и убитой женщины. Они захватывали его. Павел увидал в этих глазах настоящую суть Аллы. В горле запершило. Такую ее он видел впервые. Возможно, и она сама такую себя не знала. Как будто для двоих это стало откровением. И он, подчиняясь неожиданному внутреннему порыву, ответил:

– Именно от такой я бы не отказался.

У Истровской словно обручем сдавило грудь, дыхание остановилось, а затем внезапно все мышцы расслабились и из глаз по щекам покатились густые слезы. Она не могла их сдержать, но их и надо было сдерживать. Алла не всхлипывала, она только смотрела на Хавина и часто моргала, чтобы слезы не застилали его лица.

Павел положил свою ладонь ей на руку и слегка пожал, успокаивая. Но вызвал этим пожатием еще больший поток слез. Он даже представить себе не мог, что Алла была способна так плакать. Да, он совсем не знал ее такой, такой ее не знал никто.

Девушка тихо-тихо подозвала официанта, рассчиталась и тихонько выскользнула из-за стола.

Алла смотрела на руку Хавина:

– Я запуталась окончательно, Павел. Я как в вакууме. Я поняла, как я одинока и как обескровлена собственной глупостью. – Она дрожала всем телом, словно боялась, что он вот-вот оттолкнет ее, назовет вздорной, ненормальной, дикой, дурой, а всю ее исповедь – бредом сивой кобылы. Но Хавин не оттолкнул, наоборот, приблизился, и женщина ощутила его тепло, а потому, опять неожиданно для себя, выдохнула: – Женитесь на мне, Павел, я буду вам верной женой.

Хавин выпрямил спину и замер. Хотел понять, осознает ли Алла до конца, что говорит. Ведь это серьезное предложение. Лицо его стало суровым. Что это? Крик ее души или просто отчаяние? Он не был готов вновь с головой кинуться в любовную пропасть, но не мог сейчас оттолкнуть от себя эту женщину. Он чувствовал, что в нем что-то начинало происходить после разговора с нею. И был озадачен этим. Но также видел, что Алла после своей просьбы тоже была растеряна. Ждала, хотела его услышать и боялась этого. Они безмолвствовали. Наконец Павел прервал молчание.

– Сможете? – спросил он, пристально вглядываясь в ее лицо. – Ведь это трудно быть верной, – он как бы напоминал о ее прошлой жизни. – Быть женой – тяжелая работа.

Алла пошевелила пальцами руки под его ладонью, и Павел ощутил, как от ее руки пошел жар. Этот жар был во всем теле женщины. Алла часто прерывисто задышала и прошептала:

– Я смогу, Павел. Я работы не боюсь.

Они смотрели в глаза друг другу, и только они знали, что видели в этих глазах. Адаевский, наблюдая за Хавиным и Истровской, понимал, между ними происходил серьезный разговор. И ожидал результата. Но даже предположить не решался, каким может быть этот результат.

61

Марина Печаева последнее время жила как в тумане. Все, что с нею происходило, казалось, не могло происходить с нею никогда. Между тем ее все больше засасывало ощущение бессмысленности ее жизни. Она по-прежнему работала у Млюева, жила в квартире Антона, но жизнь попросту раздвоилась. Между Антоном и его женой Олесей.

Проведенное с Олесей время втянуло ее в какую-то отрешенность от