Дж. Р. Р. Толкин - Сергей Алексеев

Отсутствие упоминаний о Говарде в изданных письмах и эссе Толкина здесь не может служить контраргументом. Как мы уже видели, Толкин упоминал в своих текстах, мягко говоря, не всех авторов, которых читал (как, полагаю, и любой человек). В случае же с Говардом имеется по меньшей мере одно прямое и недвусмысленное свидетельство о знакомстве Толкина с его творчеством. Свидетельство это принадлежит также весьма известному в истории фэнтези человеку — А. Спрэгу де Кампу, который интервьюировал Толкина у него дома в 1967 г. По словам Спрэга де Кампа, Толкин, раскритиковав присланную ему за несколько лет до того антологию «Мечи и колдовство» («Интересно, но истории не слишком понравились»), тем не менее в последующем разговоре хорошо отозвался о Говарде: «Мы просидели в гараже (где Толкин оборудовал себе кабинет. — С.А.) пару часов, покуривая трубки, попивая пиво и толкуя о том о сём. Практически всю англоязычную литературу, начиная с «Беовульфа», Толкин перечитал и мог говорить о ней со знанием дела. Он отметил, что ему «скорее нравятся» истории Говарда о Конане».

Свидетельство это сколь однозначно на первый взгляд, столь и небесспорно по сути. Ясно только то, что Толкин говорит о Говарде вне всякой связи с невысоко оцененной им ранее антологией. Кстати, упоминание критики в адрес последней как будто снимает с де Кампа, публикатора, продолжателя и подражателя Говарда, возможный упрёк в рекламном преувеличении. Но с какими именно изданиями Говарда и когда Толкин познакомился? Не с изданиями ли самого Спрэга де Кампа, с «Классической сагой» 1950-х гг.? Вопрос — в рамках одного этого свидетельства — неразрешимый.

И как на самом деле отнесся бы Толкин к текстам Говарда, попади они ему на глаза в межвоенный период? «Скорее нравятся» — очень толкиновская фраза и по смыслу очень неоднозначная. Отношение Толкина к pulp fiction (основанное, подчеркнём, всё-таки на непосредственном знакомстве) было в целом совершенно негативным, и это ещё мягкое определение. Современная фантастика разочаровывала Толкина в подавляющем большинстве случаев, и продукция, печатавшаяся в цветных журналах, являлась главным источником раздражения. В «The Notion Club Papers» Толкин не скупится на эпитеты в адрес печатавшейся в журналах «научной» фантастики и её авторов. Очевидное alter ego автора, летописец описываемого литературного клуба Гилдфорд, говорит об «отвратных журналах» с «плодами Мёртвого моря в безвкусной кожуре» о «барахтанье в научно-фантастических журнальчиках», — и, наконец, лапидарно увенчивает своё отношение к ним определением «ублюдочная дрянь» (bastard stuff, если быть точным). Значительная часть сказанного (если не всё) относится к собственно НФ-историям вроде космических путешествий, но Говард-то и им отдавал дань!

Была, однако, одна общая черта, которая могла бы примирить хотя бы отчасти Толкина с автором pulp'a и заставить внимательнее отнестись к его творчеству. Эта черта — общее для Толкина и Говарда увлечение атлантологией. Говард — наследие начитанного в отцовской библиотеке — возвращался к теме Атлантиды раз за разом в различных циклах и в обособленных текстах. Выходцу из Атлантиды посвящен цикл о Кулле — один из наиболее романтичных, глубоких и эпичных у Говарда. Потомком атлантов (правда, весьма «научно»-фантастически, через «стадию обезьян») является и Конан-варвар. Для Толкина же Атлантида была предметом глубоко личным, связанным с почти мистическим переживанием, отражающим те глубины истории, в которых та неразрывно сливается с мифом. В 1936–1937 гг. Толкин работал над романом «Забытая дорога», где впервые сформулировал свою концепцию Атлантиды-Нуменора, перешедшую затем почти без изменений во «Властелин Колец». Любопытно, что в это же время, после смерти Говарда, впервые издается эссе последнего «Хайборийская эра», где была (не слишком, заметим, всерьёз) набросана вся история его вымышленного доисторического мира. Неясно, как скоро могло это первое малотиражное издание добраться до Британии; в полном виде и несколько большим тиражом текст вышел только в 1938 г. — возможно, уже после того, как Толкин забросил «Забытую дорогу». Но и последнего, в свою очередь, с уверенностью утверждать нельзя.

В текстах Толкина второй половины 1930-х — середины 50-х гг. (включая «Властелин Колец») можно найти единичные примеры, указывающие как будто на вероятность раннего знакомства с как минимум фэнтезийным творчеством Говарда. В «The Notion Club Papers» тот же самый Гилдфорд в контексте разговора о темах pulp'a замечает: «Мне не нравятся героические воители, но я могу вынести истории о них. Я верю, что они существуют или могли бы существовать» — в отличие от космических кораблей. Кто из авторов «научно-фантастических журнальчиков» писал о «героических воителях»? Тогда это была не столь частая и излюбленная тема, как стала с появлением Спрэга де Кампа и Ф. Лейбера. И во всяком случае, по части продуцирования «воителей» Говард был самым плодовитым. Толкин, конечно, мог держать на уме творчество Э. Берроуза или А. Меррита, но о его знакомстве со вторым нет ни единого свидетельства, а первый ему как раз откровенно не «нравился».

Во «Властелине Колец» Гэндальф, описывая свою битву с Балрогом в подземных глубинах, рассказывает: «Глубоко, глубоко, глубже самых глубоких гномьих пещер, живут под землею безымянные твари, исподволь грызущие Основания Мира. Даже Саурон ничего не знает о них. Они гораздо старше его… Я был там, но говорить о них не стану, ибо не хочу, чтобы вести из того мира омрачали солнечный свет». Исследователей толкиновского творчества и толкиновского мира эта реплика нередко озадачивает. Какие бы то ни было существа «гораздо старше» Саурона в рамках «Легендариума» по состоянию на время написания романа проблематичны. Ведь Саурон — падший Майа, один из младших Айнур, ангелов, сотворённых прежде всего сущего мира. Если только «безымянные твари» принадлежат по происхождению к старшим Айнур, но почему тогда они неизвестны Саурону и почему о столь великих падших духах нет никаких иных сведений? Более того, не забрели «твари» и из более ранних версий «Легендариума». Весь эпизод производит впечатление «случайно написавшегося», хотя и добавившего яркий штрих к картине толкиновской Арды. Зато представление о чудовищных тварях, обитающих где-то в запредельных безднах, типично для американского фэнтезийного хоррора конца 1920–30-х гг., и прежде всего для литературного кружка Г. Ф. Лавкрафта, который тут неизбежно вспоминается. Едва ли Толкин с его представлениями о литературе и мировоззренческими принципами выдержал бы длительное знакомство с творчеством самого Лавкрафта. Однако образ «безымянных тварей» скорее напоминает чудовищ говардовской мифологии, регулярно, правда, выползающих из своих бездн под меч Конана. Истории о нём и ему подобных, как мы видели, Толкин «мог вынести». Однако в словах Гэндальфа, не желающего «омрачать солнечный свет», вполне вероятен упрёк тем авторам фэнтези, которые этим занимаются.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});