Тамбовский волк - Виктор Юнак

Верховный трибунал при ВЦИК по этому делу заседал 48 дней — с 8 июня по 7 августа. Главный упор делался на участии эсеров в покушениях на лидеров советской власти: "покушении" Фани Каплан на Ленина, убийстве Урицкого и Володарского, покушениях на Троцкого и Зиновьева.

Как раз во время процесса, 20 июня исполнилось четыре года со дня убийства Володарского. На Красной площади в тот день состоялся трёхсоттысячный митинг с требованием казни подсудимых. Затем режиссёр спланировал так, что митингующие направились к зданию суда, где и произошла следующая сцена. Подсудимых подвели к распахнутым окнам, они оказались лицом к лицу с бушующей толпой, требовавшей их смерти. Но митингующие не ограничились только словесными оскорблениями: они начали швырять в подсудимых заранее приготовленные предметы. Так, например, в Гоца попала брошенная с улицы кем-то доска с надписью "Смерть социалистам-революционерам!" Затем демонстранты вошли в зал суда и до поздней ночи требовали казни контрреволюционеров. Разумеется, ни о какой состязательности процесса уже в то время говорить не приходилось. На следующий день после этого инцидента, все адвокаты подсудимых отказались участвовать в таком суде. За это их арестовали на несколько месяцев, а затем выслали из страны.

Против суда над эсерами резко выступил писатель Максим Горький. Он даже направил суровое письмо исполнявшему обязанности председателя Совнаркома (по причине обострившейся болезни Ленина) Алексею Рыкову, в котором писал:

"Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством — это будет убийство с заранее обдуманным намерением, гнусное убийство. За время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране. Ныне я убеждён, что если эсеры будут убиты, — это преступление вызовет со стороны социалистической Европы моральную блокаду России".

Но не Горький был в стране Советов властителем дум, а те, кто заседал в Кремле и на Лубянке. Ознакомившись с этим письмом спустя ровно месяц после вынесения приговора, больной Ленин писал Бухарину записку: "Я читал поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати, но решил, что, пожалуй, это чересчур".

А социалистическая Европа направила в Россию своих наблюдателей — Эмиля Вандервельде и Теодора Либкнехта (брата убитого Карла Либкнехта). На вокзале в Москве их встретила свистящая толпа с плакатами: "Адвокатам контрреволюции. Господин министр Вандервельде, когда Вы будете на скамье подсудимых Революционного Трибунала? Теодору Либкнехту — Каин, Каин! Где твой брат Карл?! Смерть убийцам и предателям!". Приехал на процесс по приглашению Горького и французский писатель Анатоль Франс. Но все они, поняв запрограммированность результатов этого процесса, уехали в свою Европу задолго до вынесения приговора.

Разумеется, не обошлось на суде и без самооговора подсудимых — всем этим людям была обещана свобода, если они оговорят и себя, и своих руководителей. Несмотря на то, что эсеровские вожди с фактами на руках доказывали, что Каплан не являлась членом их партии (этого, кстати, не смог доказать даже Петерс, непосредственно допрашивавший её), суд счёл слова оговорщиков вполне убедительными. Припомнили, конечно же, эсерам и Кронштадтский мятеж, и Западно-Сибирское восстание, и только что побеждённую (несмотря на то, что сам главнокомандующий Народной армии не был ещё пойман) антоновщину. Всё было свалено в одну кучу.

7 августа председатель суда Георгий Пятаков объявил своё решение: 12 подсудимых приговорены к расстрелу.

Впрочем, с исполнением приговора власти медлили. ВЦИК решил приостановить его. От партии эсеров потребовали прекратить борьбу в обмен на освобождение от высшей меры наказания руководящих членов. Вожди эсеров, разумеется, отказались от такого блага. Тем не менее, в 1924 году приговор смягчили, и осуждённых эсеров отправили в ссылку. Всё-таки двадцать четвёртый год — не тридцать седьмой. Хотя многие из тех осуждённых эсеров, кто дожил до тридцать седьмого, ощутили потом на себе его смертельное дыхание.

Таким образом, практически перестала существовать партия, наиболее яростно конкурировавшая с большевиками в борьбе за умонастроения, в первую очередь, крестьянства и интеллигенции, но и не только, а также в борьбе за власть.

122

Александр Антонов своим волчьим чутьём предчувствовал близкий собственный конец. Но, тем не менее, он с маниакальным упрямством кружил по Тамбовщине в поисках убежища. То в одном уезде спрячется, то в другом. Ему бы уйти отсюда подальше: хоть на юг, хоть на север, да хоть в Сибирь бескрайнюю. И там спокойно пережить лихие годы. Россия ведь страна огромная, кто его узнает, кто его увидит. Ан, нет! Для него, по-видимому, другой земли, кроме тамбовской, не существовало.

Уставшие, оголодавшие, обозлённые братья Антоновы наконец-то увидели впереди окраинные дома села Нижний Шибряй, что в Борисоглебском уезде. Это всего в десяти вёрстах от Кирсанова. Был конец мая 1922 года. Зелень на деревьях и на земле радовала глаз беглецов — ведь она позволяла им уходить в тень и прятаться в случае, если увидят что подозрительное.

Район лесистый. По обеим берегам реки Вороны, вплоть до сел Инжавино, Паревка и Рамза — трудно проходимый. Потому и легко здесь укрываться.

— Не боись, Митяй. Остались на этой земле ещё люди, готовые ради нас пожертвовать собой и дать нам убежище, — успокаивал младшего брата Антонов.

Дмитрий — единственный человек, в преданности которого он был уверен до конца, да и сам Дмитрий остался единственным, кто не разочаровался в Александре и кто верил в его правое дело.

— Даже если таких людей и не осталось, ты можешь быть уверен во мне, — ответил Дмитрий.

Антонов улыбнулся и похлопал брата по плечу.

Братья остановились на самой опушке. Антонов поднял голову и глянул на красноватый диск заходящего солнца. До окончательных сумерек оставалось полчаса не более. Он прислонился спиной к дереву и на секунду прикрыл глаза. Дмитрий сел на траву рядом, вытянув ноги.

— Митяй, помнишь дом Катасоновой? — спросил Антонов.

— Конечно!

— Как окончательно стемнеет, доберёшься до её дома, выведаешь, нет ли у неё кого, да нет ли в селе красноты. Да и сам постарайся никому не попадаться на глаза. Кто их теперь знает, этих мужиков. Порядки сейчас здесь советские.

— Надолго мы к ней?

— Скажешь, пару ночей переночуем, отдышимся. Затем уйдём снова в лес. Днями нас у неё не будет, так что может не волноваться.

— Понятно.

Но как ни старались оставаться незаметными братья Антоновы, в деревне сложно утаиться. Особенно, когда почти в каждом доме живут наблюдатели или тайные агенты. Вот и новость о том, что в доме Наталии Ивановны Катасоновой в Нижнем Шибряе объявились Антоновы, буквально спустя несколько дней после этого стала известна в Губотделе ГПУ, который возглавлял Михаил Поколюхин. Поколюхин велел тщательно перепроверить информацию — не хотелось в очередной раз попасть впросак при поимке Антонова. 13 июня информацию подтвердили: Антоновы действительно ночуют в селе Нижний Шибряй Борисоглебского уезда в доме Наталии Ивановны Катасоновой, муж которой был одним из командиров полков Антоновской армии, но погиб в бою ещё в прошлом году.

Тут же возникли споры о том, как, каким образом брать Антонова, чтобы на этот раз он не ушёл. Наконец, нашли общий язык, и начальник отдела Сергей Полин вынес решение:

— Товарищу Поколюхину поручается выполнить задачу по поимке бандита Антонова (желательно живого), а "молодого льва" — как придётся, организовать наружную разведку, сформировать отряд из тех, кого он сам сочтёт нужным. На подготовку я даю ровно сутки.

Главное — сохранить в тайне операцию, поскольку наверняка у Антонова в губотделе ГПУ до сих пор оставались осведомители. Потому о поездке Поколюхина в Нижний Шибряй известили весьма ограниченное количество сотрудников (только по мере надобности) телеграфно или нарочными. Собственно оперативный отряд Поколюхин составил из девяти человек: помимо себя, он привлёк сотрудника своего отдела Беньковского, трёх бывших партизан из отряда Грача — Егора Зайцева, Егора и Алексея Куренковых, сдавшихся лично ему, Поколюхину, в 1921 году, бывшего командира Особого антоновского полка, перешедшего на сторону советской власти Якова Санфирова, Михаила Ярцева из отряда Матюхина, а также двоих "вильников" из села Паревки, участвовавших в антоновском мятеже с первых дней 1920 года. В желании выслужиться перед советской властью бывших антоновцев чекисты нисколько не сомневались, им нужно было окончательно загладить свою вину.

— Покажите нам его, и мы голыми руками его задушим, — уверяли бывшие антоновцы.