Солоневич - Константин Сапожников

Беженцы из Восточной Пруссии непрерывным потоком шли на запад, такой же роковой час настал для жителей Померании. В начале января 1945 года Юрий узнал «из надёжных источников», что местные власти начали выдавать маршбефели, то есть путевые эвакуационные документы, жителям Темпельбурга и окрестностей.

Угроза пленения для Солоневичей была более чем вероятной, причём со всеми негативными последствиями военного времени. Рассчитывать на получение маршбефеля не приходилось. Изнемогающие от круглосуточной работы писари злобно отмахивались от Солоневичей: в первую очередь немецкие жители! Не мешайте! Оставалось одно: пренебречь формальностями и уходить без разрешительных документов.

Несколько дней ушло на подготовку, по выражению Ивана, «очередного побега». Больше всего им повезло с приобретением «гужевого транспорта» — лошадки-трёхлетки, которой было присвоено имя Сонька. По стечению обстоятельств, дочь знакомого немецкого фермера собралась замуж, срочно потребовалось приданое. Им стало имущество Солоневичей. Чтобы приобрести лошадку, немцу вручили всю мебель, посуду, постельное бельё и т. д. и т. п. из квартиры Рут, которая, уезжая в Рейнландию, дала Ивану разрешение распоряжаться имуществом по своему усмотрению. Всё равно пришлось бы всё бросить: Советская армия наступала…

Поздно ночью Юрий отправился к фермеру, у которого все эти предотъездные дни находилась Сонька, дожидаясь старта в неизвестность. В телегу были заранее сложены необходимые вещи и драгоценные запасы продовольствия: ржаной хлеб, овсянка, сухое молоко, кофе, рыбные консервы. На самое дно были помещены архив и пишущие машинки: Ивана с русским шрифтом, Юрия — с немецким. Те немногие книги, которые у них были, пришлось, к великому горю Ивана, бросить. Юра привёл Соньку с телегой в условленное место и вручил вожжи Инге. Отныне ей предстояло управлять лошадкой и присматривать за Мишкой, который, несмотря на мороз, сладко дремал в телеге, закутанный в толстый плед.

Ночь была снежной, непроницаемые облака висели низко над головами беглецов, и Темпельбург, через который им пришлось выбираться, казался вымершим. Ни патрулей, ни фольксштурмистов, ни заградотрядов. Словно именно в эту ночь 15 января все обитатели города решили в последний раз основательно выспаться. Поэтому Солоневичи миновали улочки Темпельбурга без происшествий. На рассвете они примкнули к потоку беженцев, которые сомнамбулически двигались вперёд, в непроницаемо-туманную мглу. Солоневичи с облегчением растворились в многокилометровой «колонне спасения». До конечного пункта — Гамбурга — предстоял путь в 600 километров.

В первые дни «драпежа» был определён круг обязанностей каждого. Иван отвечал за сохранность имущества и продовольствия. Во время остановок на ночёвку он сгружал узлы и пакеты, укладывал их один к одному и устраивался на них спать. Юра исполнял роль квартирмейстера и «организатора» сена для Соньки. При наличии сотен лошадей в «колонне спасения» это было крайне трудно: дело часто доходило до потасовок, синяков и разбитых носов. Инга присматривала за Мишкой и Сонькой, чтобы они были накормлены, напоены и не болели.

Солоневичи покинули Темпельбург вовремя. Январское наступление потрясло до основания оборону немцев в Восточной Пруссии и Померании. В феврале после перегруппировки сил советские фронты — 1-й и 2-й Белорусские, 2-й Прибалтийский продолжили наступление. Были взяты штурмом город-крепость Кольберг на балтийском побережье и многие другие города. По заведённому в Москве торжественному ритуалу победы советских воинов отмечались салютами, и в одной из сводок Информбюро в числе освобождённых от нацистов городов упоминался Темпельбург (взят 4 марта)…

Иван вспоминал:

«В феврале 1945 года мы, — то есть сын с семьёй и я, — бежали из Померании на запад. Мы оба — на вело, жена сына с внуком на возике. Вообще: в сравнении с этим побегом наш пресловутый побег из концлагеря ББК в Финляндию был только увеселительной прогулкой. Красная армия шла в верстах тридцати сзади нас, дороги были занесены сугробами, — а там, где не было сугробов, шоссе обледенело как каток. Наш конь выдохся окончательно, и вот греемся мы в каком-то придорожном трактире и слышим истерический крик:

— Казаки, казаки!

Я бросился в дверь. Мимо по деревенской улице с визгом, улюлюканьем и прочим в этом роде скакала орда. Раскосые всадники гнали табуны лошадей. У меня душа медленно сползла в пятки: всё-таки попались!»

Но беглецам в очередной раз повезло. Эта «орда» оказалась одним из эскадронов генерала Краснова, и Солоневич отправился в казачий штаб, чтобы просить помощи и раздобыть там ещё одну сивку, на подмогу Соньке. За такую лошадку в дни эвакуации платили огромные деньги: она могла выдержать сильнейший мороз, любое питание и исправно тащить огромный груз. Иван разыскал командира части, представился и даже показал ему удостоверяющий «документ» — подлинное письмо генерала Краснова. Командир, в общем-то, согласился помочь, но только в том случае, если у Солоневича есть золото, чтобы заплатить за услугу. Иван сказал, не подумав толком, что золото есть, и сразу же пожалел. Ожидать от этой «орды» можно было всего.

После встречи с казаками Солоневич предпочёл, по его признанию, застрять в деревне на несколько «лишних» часов, «чтобы только не попадаться на глаза ни орде, ни её командиру». Иван был смелым человеком, но хорошо знал, с какими именно соотечественниками столкнула его судьба: это был казачий карательный отряд. По словам Солоневича, немцы называли подобные орды «Schreckensregiment» и почти до самого конца войны предпочитали их власовским формированиям, в которых «было очень патриотическое и вовсе не пронемецкое настроение». По поводу казаков писатель как бы мимоходом обронил: «Сейчас не следует талдычить о том, что эти отряды делали, но не следует также и думать, что этого не знает никто. Не следует также думать, что даже и в иных условиях такие орды будут действовать иначе».

В колонне беженцев были всякие люди. В условиях всеобщей нужды процветало воровство. Так, из-под самого носа Ивана («был слишком погружён в свои мысли») украли керосиновую лампу, которая в бесконечной череде случайных пристанищ и бивуаков освещала своим неровным, но надёжным светом беженский быт Солоневичей. Особенно нужен был этот свет Инге, которая готовила еду, чинила прохудившиеся вещи, врачевала мозоли и ушибы членов «команды». «Я была готова задушить этого вора своими собственными пальцами, лишёнными ногтей, — писала Инга, — четвертовать и посадить его на кол, а потом позвать волков и стервятников, чтобы они завершили дело. Но единственное, что я могла сделать, так это высказать бедному Ва, что я думаю по поводу его провала в качестве сторожа, хотя он и без того чувствовал себя достаточно плохо».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});