Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца - Гай Кей

— И все жонглеры? Ты и сейчас так думаешь?

— Вряд ли, — прямо ответил он, не стараясь превратить это в шутку, или в комплимент, или во что-то еще. На мгновение он встретился с ней взглядом, и именно Лиссет отвела взгляд и посмотрела в окно. Некоторое время они молчали. Она сидела и смотрела на ночные звезды, слушая шум реки. Это не трудное молчание, решила она.

— Можно кое о чем тебя попросить? — в конце концов задал он вопрос тихим голосом. Она опять перевел на него взгляд. — Я совершенно обессилел, Лиссет. Боюсь, что я слишком устал, чтобы развлекать тебя достойным образом. Я даже слишком устал, чтобы уснуть, а завтра предстоит много дел. Не знаю, может быть, я прошу слишком много, об этом не просят профессионалов, но, может быть, ты споешь для меня, чтобы помочь мне отдохнуть? — Слабая улыбка при мерцающем свете. — Чтобы еще раз показать мне, что не все вы такие, как Эврард?

— Не думала, что тебе нравится музыка. — Она пожалела, как только сказала это. Почему она вечно бросает ему вызов?

Он не обиделся или был с ней очень терпелив.

— Если я так сказал, то сожалею. Я вырос с музыкой в Горауте, как бы она ни отличалась от вашей. Когда-нибудь я попытаюсь объяснить тебе, что моя страна не только… такая, какой ее заставили выглядеть сегодня ночью. — Он заколебался, подбирая слова. — Я думаю, есть кое-что в здешнем мире трубадуров, куртуазной любви, что меня смущает. Возможно, мне нужно время, чтобы лучше понять. Когда-то я думал, что это делает ваших мужчин слабыми, а женщин — самонадеянными. — Он снова помолчал. — Я не обнаружил слабости в мужчинах Арбонны.

— А в женщинах?

Он ждал этого, поняла она.

— Женщины невыносимо самонадеянны. — Но она уже знала этот тон, и он снова ей улыбался, несмотря на усталость. Она обнаружила, что может улыбнуться в ответ.

— Я буду счастлива спеть для тебя, — тихо сказала она. — Ты просишь не слишком много. Это не много для друга. — Вот, она это сказала.

Он снова удивился, но не настолько, чтобы смутить ее. Открыл рот и закрыл его. Она молча просила его, чтобы он высказал то, что хотел, но он лишь произнес через секунду:

— Спасибо.

Он встал с трудом и, не пытаясь этого скрыть, хромая прошел к кровати и вытянулся на ней. Он снял сапоги, но не стал возиться с одеждой и одеялами.

Не произошло и не было сказано ничего значительного, но Лиссет тоже встала, чувствуя внутри теплоту и неожиданное спокойствие. Тихо шагая по комнате, она задула свечи. Оставила гореть только две, на комоде и на маленьком столике у окна, а затем почти в темноте запела. Не о любви, или о войне, или о богине или о боге, или о чем-либо другом из мира взрослых. В ту ночь, когда он назвал себя королем Гораута, когда сгорела деревня Аубри, Лиссет пела Блэзу Гораутскому детские колыбельные песни, те, что мать пела ей так много лет назад.

Только когда она убедилась по его мерному дыханию, что он уснул, она позволила себе спеть последнюю песню для облегчения собственной души. Это была еще одна очень старая мелодия, такая древняя, что никто не знал, кто ее написал и даже какую туманную, полузабытую легенду она рассказывает. Лиссет всегда казалось, что она невыносимо печальная. Она никогда не думала, что эту песню можно отнести к ее собственной жизни. Но в комнате Блэза де Гарсенка в ту ночь, пока он спал, она спела ее тихо для себя, и когда дошла до последних строчек, то поняла, что поет их почти как молитву:

Стол твой уставлен редчайшим вином,Сладкими блюдами, спелыми фруктами.Свечи горят — мы сидим за столомВ Фионварре.Звезды сияют для нас с высоты,Свет свой священный нам дарит луна.Если не здесь, то моей будешь тыВ Фионварре.

Этой песне ее научил дядя в Везете задолго до того, как увел из отцовского дома и предложил жизнь певцов на дорогах. И дороги хорошо приняли ее, дали ей друзей и спутников, щедро одарили успехом, почти славой и привели ее сюда сегодня ночью, повинуясь, как всегда, быстрому зову ее души, а теперь — непрошеному велению ее сердца.

Странным образом обретя покой, Лиссет поняла, что пришла в эту комнату в поисках ответа и в конце концов нашла его. Это не тот человек, с которым она имеет право делить жизнь. Он был другом; она теперь это поняла, поняла, что он отвел ей место в орнаменте своих дней, какими бы длинными или короткими они ни оказались. Но на большее, на более важное место она не имеет права, а в его новой жизни для нее нет свободного пространства. Знамя на ветру этим утром тому причиной.

И все будет в порядке, подумала Лиссет, заканчивая песню. Она уже не ребенок. Жизнь не всегда исполняет желания сердца, и даже, как правило, этого не происходит. Иногда исполнение желаний близко, иногда совсем далеко. Она должна принять с благодарностью то, что ей дозволено сегодня ночью, — с надеждой, с молитвой к Риан, чтобы ей милостиво подарили еще несколько подобных мгновений до того, как богиня призовет к себе одного из них. Или обоих.

Она оставила его спящим, когда обе свечи догорели, а луны давно закатились, только река шептала свою собственную, бесконечно древнюю, неумолкающую песнь далеко внизу под окном.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЗИМА

Пока солнце не упадет и луны не умрут…

Глава 15

В назначенную ночь у замка Гарсенк стоял туман. Он надвинулся с востока в конце дня вместе с темнотой и поглотил главную башню и наружные сторожевые башни замка, словно какой-то дракон из тумана в древних сказках о тех днях, когда Кораннос еще не правил солнцем.

Стоящий на крепостном валу над подъемным мостом Таун Гарсенкский дрожал, несмотря на шерстяную верхнюю рубаху и меховую куртку, которые носил зимой. Он думал о клятве, которую дал три месяца назад. Эта клятва верности превратила его из корана скромного происхождения, без больших перспектив в будущем в заговорщика, имеющего все шансы погибнуть еще до конца этой ночи.

Он смотрел, как его дыхание превращается в клубы пара в сером холодном воздухе, отчего туман становится гуще; дальше этого он видеть не мог. Лун и звезд, разумеется, тоже не было видно. Они выбрали такое время, когда обе луны должны были светить ярко и высоко стоять в небе, освещая перевал, но люди не могут управлять погодой, которую посылает бог, и не одну кампанию в прошлом — в том числе и совсем недавнем прошлом — сорвала погода. Он помнил жестокий холод у Иерсенского моста. Его он всегда будет помнить. Таун оперся обеими ладонями о камень и вгляделся в темное кружение серого тумана. Ничего. Под ним за этими стенами могло находиться сто человек, и если они ведут себя достаточно тихо, ни он и никто другой в Гарсенке не узнают об их присутствии.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});