Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

зданием суда квартал, и складывалось впечатление, что полицейских было ничуть не меньше.

Когда я вошел в зал суда, я поднял правый кулак и воскликнул: «Amandla!» («Власть!») На это весь зал мощно ответил: «Ngawethu!» («Власть – наша!») Магистрат стукнул судейским молотком и призвал к порядку. Когда в зале суде воцарилась тишина, он подытожил обвинения против меня, после чего у меня появилась возможность для выступления с просьбой о смягчении наказания. Мое выступление длилось больше часа, однако это была вовсе не судебная апелляция, а, скорее, политическое завещание. Мне хотелось объяснить суду, каким образом и по каким причинам я стал тем, кем теперь являлся, каким образом и по каким причинам я решился на то, что совершал, и почему, если бы мне дали еще один шанс, я бы снова повторил этот путь:

«Много лет назад, когда я был мальчиком, выросшим в моей деревне в Транскее, я слушал истории старейшин племени о старых добрых временах до прихода белого человека. Тогда наш народ жил мирно, под демократическим правлением своих вождей и их “amapakati” [имеется в виду ближайшее окружение вождя племени], свободно и беспрепятственно передвигаясь по всей стране. Страна полностью принадлежала нам, по своему названию и по нашему праву на нее. Мы пользовались ее землей, ее лесами и реками. Мы пользовались недрами и всеми богатствами этой прекрасной страны. Мы создали свои собственные органы власти и управляли ими. Мы контролировали свои собственные вооруженные отряды, организовали свою торговлю и коммерцию. Старейшины рассказывали истории о войнах, которые вели наши предки, защищая нашу страну, а также о подвигах вождей и рядовых воинов в те эпические дни…

Структура и сами принципы организации ранних африканских обществ в нашей стране очень увлекли меня и оказали сильное влияние на эволюцию моего политического мировоззрения. Земля, которая в то время являлась основным средством производства, принадлежала всему племени, и не существовало в принципе такого понятия, как ”личная собственность“. Не было никаких классов, ни богатых, ни бедных, не существовало также никакой эксплуатации человека человеком. Все люди были свободны и равны, и это было основой управления. Признание этого общего принципа нашло выражение в деятельности Совета (он мог называться «Имбизо», или «Пицо», или «Кготла»), того органа, который управлял всеми делами племени. Совет был настолько демократичным, что все члены племени могли принять участие в его собраниях. Вождь или рядовой член племени, воин или знахарь – все имели право принять участие в собраниях Совета и повлиять на его решения. Это был настолько весомый и влиятельный орган, что племя никогда не предпринимало никаких важных шагов без опоры на его решения.

В таком обществе, безусловно, было много примитивных и не совсем надежных элементов, и оно, конечно же, никогда не могло соответствовать требованиям нынешней эпохи. Однако в таком обществе содержатся семена революционной демократии, которая исключает рабство или подневольное состояние, нищету, нужду и незащищенность. История этого общества и сегодня вдохновляет меня и моих коллег в нашей политической борьбе».

В дальнейшем я рассказал суду, как я вступил в Африканский национальный конгресс и как его политика демократии и отказа от насилия отражает мои собственные убеждения, выстраданные на протяжении всей жизни. Я рассказал также о том, как, работая в качестве юриста, я часто оказывался перед выбором между соблюдением закона и своей совестью:

«Я решился бы утверждать, что любой мыслящий африканец в нашей стране постоянно живет в конфликте между своей совестью, с одной стороны, и законом – с другой. Нельзя считать, что данный конфликт характерен только для этой страны. Он возникает лишь у людей, обладающих совестью, лишь у тех людей в любой стране, которые размышляют над происходящим и глубоко чувствуют. Недавно в Великобритании пэр королевства граф [Бертран] Рассел, вероятно, самый уважаемый философ западного мира, был осужден как раз за те действия, за которые я стою сегодня перед вами, а именно за то, что следовал своей совести вопреки закону, протестуя против политики в отношении ядерного оружия, которую проводило его собственное правительство. Для него его долг перед обществом, его вера в мораль и принципиальную правоту дела, которое он отстаивал, были выше уважения к закону. Он не мог поступить иначе, кроме как выступить против закона и понести за это наказание. Я тоже не могу. Как не могут и многие африканцы в этой стране. Закон в том виде, в каком он применяется, закон в том виде, в каком он разрабатывался на протяжении длительного периода истории нашей страны, и особенно закон в том виде, в каком он написан и разработан националистическим правительством, на наш взгляд, аморален, несправедлив и неприемлем. Наша совесть диктует нам, что мы должны протестовать против него, что мы должны противостоять ему и пытаться изменить его… Я думаю, что люди не могут никак не реагировать на несправедливость, не протестовать против угнетения, не стремиться к лучшему обществу и к лучшей жизни так, как они ее понимают».

Затем я подробно рассказал о тех многочисленных случаях, когда правительство использовало закон, чтобы умышленно создать проблемы в моей жизни, профессиональной карьере и политической деятельности посредством различного рода запретов, ограничений и судебных разбирательств:

«Закон сделал меня преступником не из-за того, что я делал, а из-за того, что я отстаивал, из-за того, что я думал, из-за моей совести. Может ли кого-нибудь удивлять, что такие условия вынуждают человек оказаться вне закона? Можно ли удивляться, что такой человек, объявленный правительством вне закона, должен быть готов вести жизнь преступника, как это делал я в течение нескольких месяцев, согласно свидетельствам, представленным в этом суде?

Это было нелегко для меня в прошедший период расстаться с женой и своими детьми, чтобы отказаться от того старого доброго времени, когда в конце напряженного рабочего дня в офисе я мог с нетерпением ждать воссоединения со своей семьей за обеденным столом, и вместо этого начать жизнь человека, за которым постоянно охотится полиция, жить вдали от самых близких мне людей в своей собственной стране, постоянно сталкиваясь с риском оказаться обнаруженным и арестованным. Эта жизнь была бесконечно труднее, чем отбытие тюремного заключения. Ни один человек в здравом уме не стал бы добровольно выбирать такой образ жизни, отказываясь от нормальной семейной и общественной жизни, существующей в любом цивилизованном сообществе.

Но приходит время, как это было в моей жизни, когда человеку отказывают в праве жить нормальной жизнью, когда ему остается жить лишь как преступник только потому, что правительство решило использовать закон, чтобы навязать ему жизнь вне закона. Я был вынужден принять эту ситуацию, и я нисколько