Ванька-ротный - Александр Шумилин

Прикинув, путь туда и обратно ординарец решил разбудить ротного и доложить ему о танках. Потолкав лейтенанта, потряся его за плечо, он словами добавил:

— Товарищ лейтенант? В деревню немецкие танки вошли! За домами встали!

Услышав про танки, я открыл глаза, посмотрел на ординарца, тупо перевёл взгляд на телефониста и спросил.

— Связь с полком есть?

— Связи нет! Товарищ лейтенант! — ответил мне телефонист.

— Ну что там у тебя? — обратился я к ординарцу, поднялся на локти и посмотрел в сторону деревни.

— Три танка в деревню вошли! Стоят за домами!

— Раз связи нет, беги в батальон, доложи о танках! — сказал я телефонисту.

— На линию искать обрывы не ходи! Это дело взвода связи.

— В тыл пойдёшь один! Тебе нужно добежать туда и обратно. Пойдёшь напрямик. Пусть полковые ищут обрывы! Они за это получают медали.

— Я прилягу ещё на часок! — сказал я ординарцу, — А ты тут посмотри!

Повернувшись на другой бок, я подвигал плечами, поёжился от холода и снова заснул.

Через некоторое время затрещал телефон.

— Кто на проводе? Где командир роты? — послышалось в трубке.

— Да, да! Слушаю! — сказал ординарец, понизив свой голос.

— На вас танки идут! Приказываю держать оборону!

— Всё ясно! Понял!

— Кто там звонит? — спросил я, полуоткрыв глаза.

— Комбат звонил. Передал приказ командира полка, — "Держаться!".

— Ну! Ну! — промычал я, повернулся на другой бок и опять клюнул носом. Клюнул раза два и опять открыл глаза.

— Чем будешь держаться Сироткин? — спросил я ординарца.

Ординарец резко повернул голову и удивленно расширил глаза.

— Я товарищ лейтенант?

— А кто же!

— Я буду отсыпать своё время. А ты в это время за меня должен держать. Тебе и командовать ротой! Вот ты давай и держи!

— Приказать "Держаться!" может любой дурак. Для этого офицерского звания иметь не надо.

Я поворочался, поворочался и заснул, а ординарец Ваня Сироткин надолго задумался.

Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что надо немедленно сбегать насчёт покурить. У солдата махорка или немецкие сигареты? А если у него табаку холера прилично? Так не дадут. Менять надо. Могу предложить им свой перочинный ножичек. У ножичка блестящее, как зеркало лезвие.

Скажу, — Фирменный! "Золинген"!

Ротный, когда посмотрел на лезвие, так и сказал.

Прибежал телефонист. Он хотел было доложить лейтенанту, но ординарец вовремя подставил палец к губам и предупредил его, не орать и не соваться со своим докладом.

Ординарец ткнул телефониста в плечо и тихо, вполголоса, зашептал, что ему нужно сбегать вон в ту воронку.

Дорога, которую ему предстояло проделать, была не простой. В начале нужно было ползком миновать открытое поле. Местность со стороны немцев просматривалась хорошо и его могли запросто заметить и срезать из пулемёта. Вторым важным делом было всё быстро проделать. Пусть связист пока понаблюдает кругом.

Командир роты спит, а он ординарец сумеет быстро назад обернуться.

Ротный сразу проснётся и откроет глаза, когда он, ординарец, вернувшись, затянется сигаретой. Лейтенант учует табачный дым, поднимет голову, удивится и спросит.

— Чего не разбудил? Старшина продукты принёс?

А я его приятно удивлю.

— Нет, товарищ лейтенант! Это я у солдат сигаретами разжился!

— Инициативу проявил? — добавит ротный.

Ротный одобрял, когда он, ординарец по собственной инициативе полезные дела всякие делал. В данном, случае он не только для себя. Он старался и действовал из чувства товарищества. Они были товарищами и друзьями в бою.

Только бы по дороге не задело. Шальная пуля, она не разбирает в кого попадёт. Ей без дела летать не годится. Днём ротный никому не разрешал без дела болтаться по передовой.

Был случай, когда его, ординарца, лейтенант послал на фланг роты, а он на обратном пути с группой солдат потащился обшаривать убитых немцев. Дело было ночью. Они пролежали в нейтральной полосе почти до утра. Вот собственно, откуда у него появился "Золингеновский" ножик.

Но ротный потом спросил, зачем он туда с солдатами шлялся. Он показал ротному блестящее лезвие ножичка.

— Вы же, требуете заточенные карандаши! Мне их нечем затачивать!

Карандаши, бумагу носил ординарец. Всё это добывал он сам или отбирал у солдат в "фонд обороны". Солдаты не обижались. Командиру роты нужно было схемы рисовать и донесения писать. Ротный составлял планы расположения роты и занимаемой обороны, наносил ориентиры и огневые точки противника. Иногда пользовался полупрозрачной немецкой калькой "Пергамент", снимая с карты нужный участок местности. Теперь блестящее остриё перочинного ножа имело особое значение. Кроме того, ординарец иногда пользовался плоским лезвием, как узкой полоской зеркала, рассматривая в неё свою, испачканную окопной землей, физиономию.

Однажды их вместе с лейтенантом вызвали в тыл с передовой за получением в роту нового пополнения. Лейтенант тогда посмотрел на него и серьёзно сказал:

— Ходишь со мной по штабам, а вид у тебя замарашки. На кого ты похож?

После этого замечания, он конечно, старательно умылся, подтянул поясной ремень, оттёр грязные места на боках шинели, привел себя, так сказать, в полный порядок. С тех пор он и стал посматривать на себя в лезвие ножичка.

Ему было восемнадцать, и он думал, посматривая в эту узкую полоску, что пора бы на верхней губе расти усам, как у порядочного солдата. А они, не росли!

Ротный был старше его года на три, но тоже не часто брился. Ординарец посматривал на лейтенанта и во всём старался быть похожим на него.

Размышляя о ножичке, он перевалил через снежный край углубленной воронки и, работая быстро ногами, и держа хребет параллельно земле, побежал по выбранному направлению. Иногда он падал, замирал на короткое время, поднимал голову, отрывая её от снега, смотрел в сторону немцев и, собравшись в комок, вдруг вскакивал и снова бежал, бросая ногами снег.

В одном месте он ползком обогнул несколько трупов присыпанных снегом и скатился в лощину, решив перевести немного дыхание, лежа на боку.

Потом он сел и осмотрелся по сторонам. Снег не везде лежал сплошным белым покрывалом. Черные прогалины воронок и плешины земли взрытой снарядами выделялись на общем фоне белого снега.

Теперь, сидя в низине, ординарец почему-то вдруг вспомнил про свой родной дом. Перед глазами всплыло бледное, худое лицо матери, её слезы, когда она получила извещение о гибели отца.

Вспомнил он, как сникла и сгорбилась она, когда пришёл его черед отправляться на фронт защищать свою Родину. Услышал он последний и отчаянный крик её, она тогда стояла на крыльце, и этот миг врезался и навсегда отпечатался в его памяти.