Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон - Роберт Лейси

«Я всегда ждал одного момента, — вспоминал Кэррол в 1993 году, — момента, когда Грейс выйдет к рампе. Сцену обычно затемняли, а затем луч софита высвечивал ее фигуру, и когда она приближалась, публика затихала в благоговении, потому что Грейс была прекрасна: длинное платье, горделивая осанка, светлые тщательно уложенные волосы. По всему залу прокатывался еле слышный вздох восхищения.

Кэррол дал жизнь легенде о княгине. «В ней чувствовалась какая-то особая стать, — вспоминает он. — Она умела горделиво держать себя. Это был чудесный момент..»

Наиболее знаменательный момент в «поэтической» карьере Грейс пришелся на март 1981 года, когда она давала концерт в лондонском «Голдсмитс-Холле» в присутствии самого принца Чарльза. Незадолго до этого он объявил о помолвке и поэтому пришел на концерт вместе с невестой. Это было первым официальным появлением в свете леди Дианы Спенсер, и оно запомнилось в первую очередь тем, что юная дама едва не вывалилась наружу из своего черного декольтированного платья.

— Все в порядке, — доложила Грейс с заговорщицким видом своей приятельнице Гвен Робинс, проведя с леди Дай какое-то время в женском туалете. — Теперь у нее ничего не вывалится.

Позднее, на торжественном ужине в Букингемском дворце, Грейс поделилась с Дианой собственным опытом. Будущая принцесса пожаловалась княгине, что неожиданно ей не стало житья от назойливых журналистов и фоторепортеров. «Не стоит волноваться, дорогая, — произнесла княгиня Монакская самым утешительным тоном. — Дальше будет еще хуже».

В том, как Грейс читала стихи, не было ничего чопорного или напыщенного. Большинство исполняемых ею произведений были о приятных вещах: о пчелах, садах, столь любимых ею, полевых цветах. Голос ее звенел как натянутая струна, а значит, уроки, полученные много лет назад у Сэкфорда Мейснера, не прошли впустую. Грейс шла напрямик от внутреннего чувства, во всем повинуясь инстинкту, вовсе не желая приукрасить его надуманностью или нарочитостью. И все это было полной противоположностью той осмотрительности, которая являлась непреложной чертой щепетильной княгини.

«Однажды она прочла мне стихотворение Уоллеса Стивенса, — вспоминает Уильям Аллин, ее старый приятель еще по временам выступлений с летней труппой. — Она воспользовалась мной в качестве слушателя, готовясь к предстоящему выступлению. Стихотворение было посвящено красоте цветка, и пока она читала его, мне пришлось отвернуться, настолько это было трогательно. Ее глаза были влажными, а по щекам даже скатилось несколько слезинок. В выражении ее чувств не было ни капли фальши».

Послушать Грейс приходили серьезные актеры, и, как правило, ее декламация производила на них впечатление. Чтение стихов актером можно сравнить с исполнением камерной музыки. Однако Грейс становилось все труднее пробудить интерес и уважение в собственном супруге.

«В 1978 году, — вспоминает Гвен Робинс, — после того как Грейс вернулась из турне по Америке, где дала более десяти концертов, она грустно заметила, что Ренье ни разу не высказал желание посетить ее выступление. Так получилось, что в тот год ей предстояло выйти на сцену в Лондоне. На концерте должна была присутствовать сама королева-мать. Вот почему Ренье тоже согласился посетить британскую столицу. Однако к концу концерта он уже крепко спал».

В моменты, подобные этому, Грейс наверняка было приятно вспомнить восторженного молодого человека с серпом и молотом на пряжке. Будучи ребенком, Грейс, чтобы избежать давления со стороны непререкаемой отцовской воли, придумала себе тайный мир. И теперь она пустила в ход ту же уловку. Пусть себе Ренье дремлет, теперь у нее есть собственные источники самоуважения.

Грейс начала записываться на телевидении. Отец Патрик Пейтон, этот католический Билли Грэхэм, пригласил ее принять участие в одной Из его вдохновляющих картин, и Грейс отправилась в Ватикан, чтобы снять вставки к его программе о Страстной Пятнице, Воскресении и силе молитвы.

«Грейс «разжевывала» буквально каждое слово, — вспоминает режиссер Билли Чаттингтон. — Любая фраза звучала у нее предельно четко и ясно. Она была редкостным профессионалом. Однажды, когда мы проводили съемки, уже довольно поздно, где-то около одиннадцати вечера, во внутреннем дворе Собора Св. Петра Грейс произнесла: «Когда я была молодой и красивой, я никогда не снималась после пяти вечера, это было записано в моем контракте. А теперь я старая и толстая. Интересно, что же я тогда делаю здесь сейчас?» И я сказал: «Но вы и сейчас молодая и красивая». «Да, — отвечала она, — в том-то и вся хреновина».

Что?! Что сказала княгиня?!

««В том-то и вся хреновина», — повторяет Чаттингтон. — Так и сказала. Работать с ней было, что называется, за счастье. То есть она всегда умела пошутить и все такое прочее. Она держалась удивительно естественно, без тени притворства и лицемерия».

С Робертом Дорнхельмом Грейс сделала фильм о монакском «Клубе любителей садоводства».

«Новое решение» — это забавная, отдающая легким фарсом история, о том, «как кого-то с кем-то перепутали». В основу фильма лег сценарий Жаклин Монсиньи — французской романтической новеллистки, парижской приятельницы Грейс. Впервые за двадцать пять лет Грейс снова появилась на экране, играя в паре с актером Эдвардом Миксом, мужем Жаклин. Она играла самое себя — княгиню Грейс Монакскую, которой приходится возиться с рассеянным профессором. Тот должен был принять участие в научной конференции, но в результате оказался на ежегодно проводимом княгиней конкурсе букетов. Безусловно, «Новое решение» не идет ни в какое сравнение с фильмом «Поймать вора», однако Грейс по-прежнему оказалась на высоте. Она, словно школьная учительница, излучала тепло и надежность, а ее дух был спокоен и сосредоточен на самом главном. Руководители американских телестудий хором заявили, что, будь фильм хоть чуточку длиннее, ему можно было бы отдать целый час лучшего эфирного времени.

Грейс уже давно вынашивала план создать в Монако собственный театр — небольшой драматический коллектив в духе летних репертуарных театров, который бы давал спектакли недалеко от гавани, как раз под отелем «Эрмитаж». В течение двадцати лет усилия Грейс были сосредоточены на благотворительности, на том, в чем нуждались другие люди. Теперь, когда ей стукнуло пятьдесят, ей хотелось чего-то для себя, для души, как раз этим и стал театрик у гавани.

«Она провела меня по театру незадолго до открытия, — вспоминает Билл Аллин. — Для этого приспособили какой-то конференц-зал, однако Грейс была полна решимости превратить его в настоящий театр. Она вспоминала, как когда-то начинала работать на сцене и как актерам недоставало удобных уборных, и поэтому дала себе слово, что в ее театре все будет по-другому, буквально каждая мелочь».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});