Анафем - Нил Стивенсон

Едва эта мысль пришла мне в голову, все сомнения отпали сами собой. Наступил мой черёд, я вышел и запел — легко и спокойно, поскольку не задумывался, правильно ли поступаю.

Когда я понял, что, возможно, допустил оплошность, было уже поздно. Ибо после первых же фраз по одному из секторов аудитории прокатился удивлённый гул. Негромкий, но явственно узнаваемый. Я невольно поглядел в ту сторону и едва не сбился, потому что понял: гул идёт из нефа тысячелетников.

И тут я повёл себя, как провинившийся фид, — украдкой покосился на иерархов. Все они смотрели на меня. Большая часть — равнодушно. Однако некоторые наклонились друг к другу и перешёптывались. Среди них я узнал своего старого приятеля — инквизитора Варакса.

Одно по-своему утешало — что бы я ни наделал, какой бы муравейник ни разворошил, деваться было некуда. Большая часть аудитории не заметила в моём выступлении ничего странного, и я сосредоточился на том, чтобы чисто довести его до конца. Правда, сбоку от меня происходило какое-то движение. Я скосил глаза и увидел, что инаки в набедренных повязках, до сей минуты никак не реагировавшие на актал, смешали ряды и тянут шеи, чтобы лучше меня видеть.

Я допел. Теперь слушатели должны были из вежливости выдержать паузу. Однако тысячелетники по-прежнему гудели. Я вроде бы даже слышал обрывки музыкальных фраз. За другими экранами некоторые фраа и сууры обсуждали моё выступление. Соседи на них шикали.

Фраа в набедренниках, выступив вперёд, тоже исполнили вычислительное песнопение. Оно было построено на ладах, совершенно непохожих на наши, поэтому звучало исключительно странно. Не верилось, что голосовые связки вообще могут производить такие звуки. Однако я чувствовал, что само вычисление очень походит на моё. В заключение пузатый спел коду. Если я правильно понял, в ней утверждалось, что это лишь последняя фаза вычислений, идущих в их конценте беспрерывно последние тридцать шесть веков.

Последними выступили матарриты, представители крайне редкого для матического мира явления — ордена, члены которого верят в Бога. Они вели свою историю от центенариев, остолетившихся в первые века после Реконструкции. Все матарриты были полностью закутаны в стлы, так что оставалась лишь щёлочка для глаз. Они исполнили скорбное песнопение — насколько я понял, плач о том, что их вырвали из родного концента, и предупреждение (если мы ещё нуждались в предупреждениях), что они не задержатся с нами и на минуту сверх необходимого. Пели матарриты хорошо, но мне в их выступлении не понравились заунывность и некоторая грубость.

Выступления делегаций были предпоследней частью инбраса. Хотя я тогда не вполне это понимал, нас ещё раньше, в самом начале актала, вычеркнули из списка странников и официально приняли на конвокс. Мы возобновили свои обеты, и в наши матики отослали чудного вида документы, написанные от руки на телячьей коже, с извещением, что мы прибыли. Песнопения были нашим первым символическим вкладом в работу конвокса. Теперь оставалось только дождаться, пока остальные — тысячи инаков за экранами — встанут и пением выразят свою радость от встречи. Во время последнего стиха иерархи вереницей двинулись в унарский неф. Мы потянулись за ними в прежней последовательности. Я замыкал шествие. Мы (по крайней мере символически) прошли через дневные ворота и гостевой неф как миряне, а теперь, вновь став инаками, вступали в матик. Когда последний из иерархов прошёл через дверь в экране, пение начало терять стройность, а к тому времени, как я шагнул через порог, оставив позади пустой алтарь, мелодию заглушили шарканье и говор устремившихся к выходу инаков.

***************Тредегар, один из концентов Большой Тройки, названный в честь лорда Тредегара, теора середины—конца эпохи Праксиса, основоположника термодинамики.«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

Я снова был в матическом мире, официально незаразный, и мог делать что захочу — в течение двух секунд. Затем: «Фраа Эразмас!» — выкрикнул кто-то, как будто взял меня под арест.

Я остановился. Я был в приалтарной части унарского нефа, огромного и невероятно пышного. Здесь уже сидели сотни две инаков. Ещё сотни, а также несколько мирян, входили с дальнего конца, торопясь занять лучшие скамьи.

Пространство между первым рядом и экраном, которое должно оставаться свободным, чтобы не закрывать инакам алтарь, было заставлено всевозможным мирским оборудованием. Перед экраном, обрамляя его, но не загораживая, высились леса из новоматерии. Дюжие фиды сколачивали на них дощатый помост: сцену, которую будет видно из дальних рядов. Другие развернули почти на всю стену над помостом огромный спиль-экран. По нему побежали строчки, затем их сменила живая трансляция со спилекапторов: увеличенное изображение сцены. Начали зажигаться прожекторы, словно говоря: «Ни в коем случае не смотри в ту сторону!» Они были установлены на высоких конструкциях по бокам от сцены. Мимо меня прошла суура в стле и хорде, говоря в прикреплённый к наушникам микрофон.

Моё имя выкрикнул молодой иерарх, единственной задачей которого было препроводить меня к некоему фраа Лодогиру, инаку лет семидесяти, чьё одеяние ушло в эволюционном развитии от стлы также далеко, как домашняя птица — от доисторической рептилии.

— Фраа Раз, мой дорогой юный друг! — воскликнул тот, не дожидаясь, пока нас официально представят. — У меня нет слов, чтобы выразить, как мне понравилось твоё выступление. Где ты отыскал такую милую песенку? В своих скитаниях?

— Спасибо, — ответил я. — Я услышал её в Орифене и не мог выбросить из головы.

— Потрясающе! Расскажи мне, какие они, тамошние обитатели?

— В целом такие же, как мы. Сперва они показались мне совсем другими, но чем больше я смотрю на разных инаков здесь...

— О да, я тебя понял! — воскликнул фраа Лодогир. — Эти аборигены в набедренных повязках — с какого дерева они слезли?

Я не стал говорить, что сам фраа Лодогир выглядит для меня ещё диковиннее «аборигенов», и просто кивнул.

— Тебе уже объяснили, что ты будешь почётным гостем пленария?

— Сказали, но не объяснили.

Фраа Лодогир немного растерялся от моей манеры отвечать, но после недолгой паузы продолжил:

— Так вот, если совсем коротко, я буду твоим сокурсантом.

— Кем, простите?

— СоДИСкурсантом, — пояснил фраа Лодогир, пряча раздражение за негромким смешком. — А вы, эдхарцы, куда педантичнее в произношении! Молодцы, блюдёте традиции! Скажи, вы по-прежнему говорите «просветитель»? Или «светитель», как мы все?

— «Светитель», — ответил я. Фраа Лодогир говорил за двоих, и я счёл, что вполне могу ограничиться короткими репликами.

— Отлично! Так вот, суть в том, что конвокс пережёвывает цифры, анализирует образцы, смотрит спили Посещения Орифены, но нам небезынтересно, разумеется, послушать очевидца. Вот почему ты здесь. Чтобы тебе не утруждаться и не готовить лекцию, мы прибегнем к формату живого диалога. У меня с собой, — он зашуршал стопкой листов, — вопросы от разных заинтересованных сторон, а также несколько моих собственных, которые я хотел бы задать, если позволит время.

Пока длился этот диалог, вернее, монолог, закончились последние приготовления. К сцене подкатили лестницу, суура в наушниках указала нам на неё, и мы поднялись — я первый, фраа Лодогир следом. К нашим стлам прикрепили микрофоны. Из мебели на сцене был только столик в дальнем конце — на него поставили графин с водой и две кружки. Почему-то я нисколько не волновался и не думал, что буду говорить, а размышлял о странной конструкции, на которой мы стояли. Кусок плоскости, помещённый в трёхмерную пространственную решётку, словно фантазия геометра; осовремененный вариант той Плоскости, на которой вели диалоги эфрадские философы.

— Есть ли у тебя вопросы, фраа Эразмас? — спросил меня сокурсант.

— Да, — ответил я. — Кто вы?

На лице его мелькнуло что-то вроде жалости ко мне, но её тут же сменило выражение, которое (как я понял, покосившись на экран) куда лучше выглядит в трансляции. Солиднее моего, по крайней мере.

— Первый среди равных центенарского капитула ордена светителя Проца в Мункостере.

— Твой микрофон включён. — Молодой фраа щёлкнул переключателем на устройстве, прикреплённом к моей стле, затем сделал то же самое с микрофоном фраа Лодогира. Тот налил себе воды и отпил глоток, с холодным любопытством глядя поверх кружки, как я отреагирую на известие, что мой сокурсант, вероятно, самый выдающийся процианин в мире. Что уж он увидел, понятия не имею.

— Пленарий начался, — объявил фраа Лодогир голосом, который прозвучал на октаву ниже и разнёсся по всему нефу. Собравшиеся начали затихать. Он дал им минуту, чтобы закончить разговоры и сесть. Я не видел ничего, кроме света. Мы с фраа Лодогиром вполне могли быть одни на всём Арбе.