Русская фантастика 2011 - Василий Мельник

Там ведь был и домашний номер. Бесхитростно названный «Дом».

Он оповестил знакомых и коллег, что телефон украли. Через несколько дней восстановил свой номер. Вытащил из ящика стола старую трубку — поцарапанную, хлипкую, но рабочую; жизнь входила в колею, новых неприятностей не случалось.

И радости тоже не было.

Он тихо сидел в своем офисе, верстая брошюры и методички, и с начальством объяснялся в основном знаками, а с мамой — усталым шепотом. Иногда открывал тайную папку на домашнем компьютере и перечитывал свои стихи — пафосные, фальшивые, без единой свежей метафоры. Иногда, совсем загрустив, сочинял новые — ещё хуже.

Все равно этот позор некому было показать.

Он привык каждый день, возвращаясь с работы, покупать чекушку в универсаме на углу — вместе с яблоками, кефиром, хлебом — и потихоньку от мамы выпивать ее перед телевизором. Тогда становилось легче.

Он не был толстым, но ощущал себя поросшим тоннами душевного сала. Он не был стариком, но видел в зеркале усталое злое лицо. Он ждал, что что-то изменится в жизни, — но не менялось ничего.

Прошла неделя, другая, третья. Голос его кое-как восстановился — хотя не было надобности петь или говорить о чем-то стоящем. Связки поправились, но Дима по привычке изъяснялся знаками — безмолвный, безгласный офисный червь среди миллионов таких же.

Но по ночам ему снился взлетающий жук. Сон этот из тяжелого, почти кошмарного вырастал в грандиозное ночное представление: нагудевшись и надрожавшись крыльями, жук отталкивался от Диминого пальца и по спирали уходил в небо, светлое и по-летнему легкое, и Дима понимал, что летит вместе с ним, что у него крылья, а тяготения не существует… И он летал, как младенец, во сне и просыпался каждое утро обалдевший, минут на тридцать счастливый, и так длилось, пока однажды вечером в его квартире не прозвучал звонок.

На городской телефон обычно звонили маме; она взяла трубку и сразу после «алло» отозвалась довольно сухо:

— Дима не может говорить. У него пропал голос.

Дима замахал руками. Он ждал звонка от заказчицы и допускал, что она позвонит по городскому. Мама поджала губы; не проходило недели, чтобы она не вздохнула по случаю: «А я думала, внуков успею понянчить», но если сыну звонила женщина — мама хищно подтягивалась, как матерый волк при виде соперника.

— Алло? — хрипловато спросил Дима, завладев телефоном.

— Тебе нужна твоя трубка?

— Какая? — он не зразу узнал голос. С заказчицей они были на «вы».

— Мобильник! — рявкнула собеседница.

— Нет, — сказал Дима и разозлился, потому что голос его прозвучал испуганно. А он вовсе не считал себя трусом. — Уже не нужна!

— Да ладно, — примирительно отозвалась Изабелла Бабушкина, или кем она там была, на другом конце провода. — Скажи адрес, кину тебе в почтовый ящик.

Дима замотал головой, забыв, что собеседница его не видит:

— Не надо! — И добавил, не желая казаться напуганным: — У нас ящик без замка. Проще в урну выкинуть.

Женщина хмыкнула на том конце связи:

— Тогда как?

Дима замер. Жук внутри его дрогнул крыльями; жуку, наверное, тоже страшно в первый раз взлетать, но крылья сами принимают решение.

— На прежнем месте, — сказал Дима. — Я имею в виду, встретимся. Как тогда.

— Как тогда? — В ее голосе звучал сарказм.

— Там, у остановки сорок шестого, — он помолчал и добавил: — Изабелла.

* * *

Они еще гудели в зеленой кроне. Но короткий сезон прошел, и жизнь подходила к концу. Тише сделался гул, и асфальт под липой покрылся пятнами — многие, упав с неба, нашли свою смерть под колесами.

Дима взял на руку большого, еще сильного, но уже потерявшего небо жука. Вот он, отлетался, навсегда приземлился; навсегда?

Дима вытянул руку. Щекоча и царапая лапами, жук поднялся по его руке, по указательному пальцу до самого ногтя и там, почуяв трамплин, стал раскачиваться.

Он молился жучиным богам. Он читал, ритмично кланяясь, свою священную книгу. И вот — коричневые жесткие крылья поднялись, выпуская длинные, пепельно-прозрачные крылья для полета. Жук загудел, отрываясь от опоры, и взмыл в небо по спирали.

И Дима на секунду взлетел вместе с ним.

— Привет, — сказали у него за спиной.

Он обернулся. Изабелла Бабушкина, тощая, как узник, в джинсах и футболке, стояла перед ним с телефоном в руках.

— На. И чтобы не говорил, что тебя ограбили.

— Я не говорил, — он невольно попятился. — Спасибо… Изабелла.

— Меня зовут Ирина, — сказала она с нажимом. — Запомни.

— А, — Дима поперхнулся. — Извини… те.

— Струсил? — она прищурилась.

— Ага, — признался Дима.

— И правильно, — она помолчала. — Кофе будешь?

— Ты хорошо держишься.

Они сидели в «Шоколаднице» у окна, за которым катились машины, текли прохожие и полная женщина с плакатом на животе рекламировала парикмахерскую эконом-класса.

— Скажи честно, это… какая-то химия?

— Нет, — она вытащила пачку сигарет. — Куришь?

— Не курю.

— Это хорошо, — она щелкнула зажигалкой. — Это правильно… Ты меня прости, у меня не было выбора. Мы остались без платформы за час до синхрона… При том что — вопрос жизни и смерти… Понимаешь?

— Нет.

Официантка поставила на столик две чашки кофе и очень сложный, цветастый и навороченный десерт. Дима смотрел, как курит собеседница, и гнал от себя воспоминания: двор бывшего детского садика, где музыкальная школа снимала помещение. Стайка девочек с футлярами и папками, Иза Бабушкина с сигаретой — вместе со старшими пацанами, дымит, хохочет и слова не может сказать без забористого мата…

«Что эта девочка делает в музыкальной школе? — громко недоумевала завуч. — Вы знаете, кто ее родители?!»

— Я поменяла имя, и даже в паспорте, — она наблюдала за ним, прищурившись.

— Задразнили?

— Нет. Особая примета. Изабелла Бабушкина — такое не скоро забудешь.

— Я не забыл, — сказал Дима.

— Вот видишь. Если бы не имя — не вспомнил бы.

Он понял, что она права, и смутился:

— Мы ведь не дружили…

— Да не оправдывайся, — она курила торопливо, будто привыкла к очень маленьким перекурам, строго по часам. — Была Иза, стала Ира… А ты подумал, мы торчки?

Дима пожал плечами:

— А кто?

— Хорошо держишься, — повторила она и прищурилась. — Ты чувствуешь… как это надо делать. Да?

— Это… петь?

Она хмыкнула. Поболтала ложкой в чашке кофе.

— Я понимаю как, — признался Дима. — Я не понимаю что.

— Тем не менее, — она затянулась. — Ты сам видел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});