Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

В довершение его несчастий девушка в это утро не пришла к камину – наверняка потому что была на праздничной мессе. Сидя в одиночестве перед черной и немой дырой дымохода, Анн исписал целый листок, где изливал душевные скорби.

Наконец, он услышал торопливые шаги – она поднималась бегом, наверстывая опоздание, – и свое имя, повторенное эхом:

– Анн… Анн…

В ответ он бросил свою скомканную в шарик бумажку. Ожидание оказалось долгим. Она читала. Наконец, донесся совершенно ошеломляющий ответ:

– Сегодня ночью сделайте веревку из простыней и привяжите к прутьям решетки.

Он написал: «Я не могу бежать. Это невозможно».

Она не ответила. Анн услышал звук ее поспешных шагов.

***

Когда настала ночь, он поступил так, как она велела. Решетка, установленная Одилоном, накрывала оконный проем коробом. Пленник привязал веревку к нижней, горизонтальной части одного из прутьев, от всей души надеясь, что в эту лунную ночь из замка не заметят белизну простынь.

Как и во время того неудавшегося побега, веревка достигла лишь уровня расположенного ниже окна.

И Анн стал ждать. Он заметил, что впервые не слышит звуков органа…

Он никак не мог решить, остаться ли ему у окна или подойти к камину, когда веревка из простыней вдруг дернулась и натянулась. Анн глянул вниз и увидел Диану. Она поднималась к нему с нижнего окна – уверенная, ловкая.

Как и в их первую встречу, на ней было черно-белое платье; на плече сидел Зефирин.

Девушка добралась до окна и кивком показала на сокола, сказав совершенно непринужденно, словно стояла перед ним на полу, а не висела в воздухе на головокружительной высоте.

– Пересадите его на решетку, пожалуйста.

Анн исполнил приказание.

– А теперь подхватите меня руками.

Он просунул руки ей под мышки. Диана отпустила веревку и повисла на его руках. Он принял тяжесть ее тела как высший дар. Она доверила ему свою жизнь. Теперь они могли существовать, только слившись воедино. Анн вновь ощутил волнение.

– Я не знаю, как долго смогу удерживать вас так…

– Какая разница! Если мы захотим, то можем создать вечность!

– Как это?

– Смотрите на нее!

– На кого?

– На Диану! На полную луну.

Анн перевел взгляд на Диану дальнюю, сиявшую над головой, потом вновь устремил его на Диану ближнюю, почти касавшуюся его лица. Одна безмятежно царила на небосводе среди бесчисленных звезд, другая плыла, качаясь, прямо перед ним, в облаке рассыпавшихся темных волос, – со своей озорной улыбкой и очаровательными ямочками на щеках. Меж двумя Дианами поблескивала своим колпачком голова сокола.

Анн покачал головой в восхищении.

– Диана де Куланж…

Покоясь на его руках, как на облаке, Диана улыбнулась ему.

– Как прекрасно, когда тебе двадцать лет! А мне в заветный день исполнится двадцать четыре.

– В заветный день?

– Это очень скоро. И в этот день мы увидим друг друга по-настоящему, без решетки.

– Это невозможно.

– В заветный день все возможно!

Она посмотрела на звезду над своей головой и тихонько рассмеялась.

– Мне кажется, будто я лечу. Мы где-то на полпути между луной и землей. Что вы предпочитаете? Лететь к луне и затеряться там или вернуться на землю?

– Чем будет земля без вашего смеха?

– Анн!..

Ее губы напоминали своим изгибом лунный серп. Надо бы сказать ей. Сказать – даже если он и сам не знает, правда ли это.

Сказать, как сказала она сама.

– Я вас люблю… люблю…

Она просунула руки через прутья и притянула его голову к себе. Перед неподвижным Зефирином, незрячим свидетелем, их губы слились и вновь разъединились.

Диана прошептала:

– Вот видите, мы это создали!

– Что?

– Вечность.

***

Никогда еще некрасивое лицо Готье д'Ивиньяка не казалось столь мрачным. Скривив длинный рот, он озадаченно поглаживал свой гладкий череп.

Наутро после Богоявления он занимался счетами в большом зале замка Вивре, когда некий посетитель прервал его занятия. Монах из Мон-Сен-Мишеля, возвращавшийся в свой монастырь, передал ему письмо из Бургундии. Оно-то и стало причиной его озабоченности.

Послание было адресовано Франсуа де Вивре, но поскольку самого сира де Вивре тут не было – он отправился, как это у него вошло в привычку, покататься на лошадях вместе с Сабиной Ланфан, – то письмо передали управляющему. Он благословлял небо за это обстоятельство, хотя на его долю выпала тяжкая обязанность.

Речь шла о выкупе. Анн попал в плен к некоему сиру де Куланжу, который требовал за его освобождение полторы тысячи ливров. И добавлял к своему требованию настоятельные, почти патетические увещевания, обращенные к Франсуа. Дескать, каковы бы ни были их разногласия с правнуком, не подобает оставлять его в беде. Его долг – как родственника, человека и христианина – прийти ему на помощь!

Готье д'Ивиньяк вздохнул… Теперь он познакомился почти со всем семейством Вивре и проникся большой симпатией к этим столь незаурядным людям. В конце концов, он привык даже к подтруниваниям поразительного старца. Постепенно и сам управляющий втянулся в забавную игру. Сначала с удивлением, потом с любопытством, потом с восхищением Готье наблюдал, как Франсуа возрождается к жизни… И вот – внезапно появляется известие, способное убить его!

Ибо ничего тут нельзя поделать, ничего! Наказ герцога четок и строг: Анн больше не Вивре, и Франсуа не вправе израсходовать на него ни гроша. Если бы хоть речь шла о скромной сумме, Готье д'Ивиньяк попытался бы что-нибудь предпринять, закрыть глаза, а то и самому подтасовать несколько счетов, но не на полторы же тысячи ливров… Для этого придется продать что-нибудь значительное из имущества, а подобное невозможно без письменного разрешения герцога.

Да, поистине то благословение небес, что Франсуа не прочел письма. Готье д'Ивиньяк обязан дать ответ немедленно, не дожидаясь, пока тот вернется!..

И в своем послании управляющий замка Вивре объяснил сиру де Куланжу все. У Анна больше ничего нет, он – никто.

Пусть попытается поискать поддержки в другом месте – при Орлеанском дворе, быть может… Где-нибудь да найдется некто, кто отыщет средства прийти ему на выручку. Но ради Бога, пусть он никогда не пишет в Вивре. Пусть даст спокойно умереть самому безупречному из рыцарей…

***

28 февраля 1432 года начались великие холода. Мороз ударил неожиданно после очень мягкого начала зимы – как несколькими годами раньше в Куссоне. Эсташ де Куланж был застигнут резким похолоданием во время дальней конной поездки. Совершенно окоченев, он с превеликим трудом добрался до замка и сразу же слег.