Эпилог (СИ) - Хол Блэки

Да уж. Вроде бы просто, но в то же время сложно и запутанно. Не знаю, как бы я поступила на месте жены Николая. Неужели из всех зол она выбрала меньшее и предпочла остаться на Большой земле? Мамины сомнения понятны. На её месте я бы тоже переживала. Вдруг жена Николая когда-нибудь появится на побережье? Например, поездке помешала неразбериха в стране, и документы застряли в многочисленных министерствах, не дойдя до премьер-министра. А потом Рубля возьмет и подпишет бумаги скопом. Представляю, приедет супруга Николая в каторжанский край и узнает, что муженёк спутался с местной. И что прикажете делать бедной женщине?

Подумаешь, бедняжка, — фыркнула я, распалившись. — Могла бы написать мужу, мол, не жди меня в ближайшие лет этак пятьдесят-шестьдесят. Решено: когда вернусь на Большую землю, обязательно найду эту тётку и заставлю объясниться, хотя бы ради чистой совести Николая. Пусть дамочка определится — замужем она, или всё-таки стоит дать свободу супругу.

Сказать по правде, в судьбе Николаши для меня имелся корыстный интерес. Мама. Если Николай действительно ей нравится, я не хочу, чтобы мама переживала из-за семьи, разбитой по её вине. Мама и так натерпелась в жизни, она заслужила счастье, а не осуждение и обвинения в разлучничестве.

— А давай пригласим Николая в гости. В воскресенье, например. Вечерком, на чай со сгущенным молоком. Заодно и познакомимся.

— Окстись, Эвочка, — отмахнулась мама. — Разве ж можно? Это неприлично. Люди скажут, живет с дочкой и зятем, а привела хахаля.

— Пусть рискнут здоровьем, — пригрозила я. — В приглашении на чай нет ничего предосудительного.

— Нехорошо это, — заладила мама.

— Обещай, что подумаешь.

Мама с большой натяжкой согласилась подумать. Ну и пусть она не пригласит Николая в гости. Зато поймет, что я обоими руками "за", если в маминой жизни появится человек, который ей нравится. Нечего тратить лучшие годы, потакая капризам великовозрастной дочки и ублажая бесценного зятя. И вообще, вдруг мама возьмет и позовет на чай Мурену, то есть Глеба?

После маминых откровений настал мой черед делиться постыдностью. Мой стыд — не чета маминому. Я не забуду о нем до конца жизни. И расскажу, тихо и с запинками, отводя глаза, о первом годе обучения в захолустном колледже и о нелегкой учебе, но благоразумно умолчу о потенциалах, которые так и не сдвинулись с нуля. Расскажу о плюгавеньком преподавателе общей теории висорики, прожившем до сорока пяти лет с матерью. Расскажу о тройке, полученной в гостиничном номере на несвежем постельном белье. Расскажу о своем первом разе, от которого не осталось воспоминаний из-за сильнейшего опьянения дармовым коньяком. И пусть память отшибло напрочь, ощущение мерзости останется на всю жизнь. Расскажу о том, что с тех пор ненавижу уменьшительные "малышка" и "крошка". Расскажу о том, что преподаватель общей теории висорики — тихий извращенец с набриолиненными волосенками и ужасающей близорукостью — неожиданно решил похвастать своей неотразимостью, прикатив к колледжу на машине родственника. Расскажу о том, что поездка прервалась по причине аварии и гибели водителя. Всё-таки садясь за руль, нужно иметь права и разбираться в педалях. Расскажу и о том, как напилась повторно, опустошив бутылку, прихваченную из гостиницы. Напилась от немыслимого счастья, ибо накануне "малышке" предложили получать оценки в обмен на индивидуальные практические занятия по общей теории висорики.

Вот он, мой стыд. Девчонки из интерната покрутили бы пальцем у виска. Для них подобные сделки считались нормой с четырнадцати лет. Эка невидаль! Отряхнулась как кошка и пошла дальше. Зато в ведомости стоит оценка, и еще будут. А если стараться, то не трояки, а пятерки. Но мама имеет полное право упрекнуть и осудить. Я струсила. Не боролась, а пошла легким путем, заполучив вымученный трояк.

Мама не стала упрекать. Прижав к груди, гладила меня по голове, приговаривая:

— Всё прошло… всё прошло… Это плохой сон… он больше не вернется…

Малинник всколыхнулся, и на тропке появился возбужденный Егор.

— Смотрите, кого я пой… Эвочка, что случилось? Где болит? — встревожился, бросившись ко мне.

— Спасибо, Гошик, со мной всё в порядке. Мы заговорились и потеряли счет времени. Правда, мам?

— Да, совсем запамятовали, — кивнула она и всплеснула руками. — Батюшки мои! Что это?

Муж вынул из-за спины нечто иссиня-черное, покрытое перьями и с хвостом. Он держал за лапы большущую птицу, её голова болталась на весу.

— Что это? — ответил вопросом на вопрос. — Вернее, кто это? Сам не знаю. Ухнуло с ветки, ну, я и запулил nerve candi.

— Это глухарь, — сказала мама с уважением. Но к кому: к птице или к Егору?

— Бедняжка, — потянулась я, чтобы пожалеть безжизненное пернатое, пострадавшее от руки доморощенного охотника.

— От него будет польза? — спросил деловито муж, отведя руку с глухарем подальше от моей заботы.

— Конечно. Это же дичь, — удивилась мама. — И перо нелишне.

Егор отправился к летнику с птицей в руке.

— Куда ты его? У него ж детки малые! — крикнула я вдогонку.

— Нет у него деток, — сказала мама. — Глухарки в одиночку выводят птенцов и растят.

— И что с того? — помертвела я и бросилась вслед за мужем.

Он же, извлекши пояса из дождевиков, связал их в виде веревки и обмотал лапы и тушку, обездвижив птицу. Зачем? Глухарь и так парализован заклинанием.

— Что собираешься делать? — спросила я, видя, как Егор укладывает птицу в летник.

— Подожду деда Митяя. Пусть решит, — ответил он, напившись воды из бурдюка. — Почему плакала?

— А-а, вспомнилось разное. Ты же знаешь, у меня теперь глаза на мокром месте.

— Ох, Эвка, твои слезы для меня как соль на раны.

— Нет, Гошик, это счастливые слезы. — Я обняла мужа и поцеловала. От него пахло дымом и лесом.

— Хорошо, если так. Не напрягалась? — спросил строго и получил отрицательный ответ. Изо всех сил соблюдаю рекомендации супруга.

— А ты как? Устал?

— Уморился, — он вытер лоб. — Плечи ломит. Вечером сделаешь массаж.

Конечно, сделаю. Мой трудяжка! Выложился полностью, помогая.

Оставшееся время мы с мамой собирали ягоду и заговорщически переглядывались. До чего же сладкая малина в горах! Суховатая и мелкая, но крепкая, и зернышки не разваливаются. Когда приехал дед Митяй, мы заполнили все туеса и хором добрали последний, накрыв крышкой.

— Молодцы, — похвалил Дмитрий Ионович. — Славно потрудились. Медведи не шалили?

Может, он и думал подшутить, но Егор продемонстрировал глухаря, чем поверг деда Митяя в немалое изумление.

— Неужто сам поймал? — допытывался он у мужа. — Без силков? Без капкана? Однако ж силён зятёк, — похлопал Егора по плечу.

А когда Дмитрий Ионович узнал, что глухарь жив, но контужен, то надолго задумался.

— Может, птиц умеешь приманивать? — спросил, почесав макушку.

— Нет, не умею.

— Может, зверьё умеешь зачаровывать?

— Не умею.

— А волка смогёшь поймать? — не унимался дед Митяй. — А марала? А медведя?

— Смогу, — ответил охотничек, подумав.

— Никаких волков и медведей, — оттеснила я Егора. — И думать забудьте.

Возвращение на хутор состоялось с богатой добычей — ягодами и глухарем. К вечеру небо разъяснилось: тучи истаяли, превратившись в облака, и спрятавшееся за вершиной солнце расцветило их в причудливые желтовато-розовые тона. Разве ж можно забыть красочную картину, созданную самой природой? Разве ж можно не любить эти места? Молчаливое величие гор, шумные реки, вековые необхватные деревья… Дурак мой отец. В погоне за карьерой променял этакую красоту на валерьянку и расшатанные нервы. Променял маму на невоспитанную халду, променял чувства на холодный расчет. Пусть думает, что выиграл, пойдя по правильному пути. Он живет в особняке с прислугой и не подозревает, что беден, как не подозревает о том, что я богата. Мое богатство — Егор и мама. Мое богатство — малыш, который появится на свет через восемь месяцев. Мое богатство — эта земля. Мое западное побережье.