Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

– Так, все так… зачем ты вернулся?

– За тобой. Знаешь, я просто понял, что не умею жить без тебя…

– Ты бестолочь…

– С кисточкой?

– Да.

И тишина. Шелест камней. Обвал замирает. И пламя таится. Куда спешить? Его добыча не уйдет.

– Нас ведь найдут…

– Конечно…

…воздуха не так и много.

– Спи. Закрывай глаза. Хочешь, я тебе колыбельную спою? Правда, у меня со слухом не очень, но я спою…

– Лучше расскажи.

– О чем?

– О том, как мы будем жить…

– Долго, – он гладит короткие ее волосы, выбирая из них каменную крошку, – и счастливо…

…и умрут в один день. Но есть еще минута… и Таннис дышит. Ровно, спокойно, словно и вправду уснула. Кейрен отнял руку от ее шеи, освободив нить пульса. Лучше так… если во сне, то не больно.

Он обнял ее и закрыл глаза.

…раз-два… десять… сто десять… а она спит, и в норе становится невыносимо душно… сто сорок… жила отступает… она уходит как-то стремительно, высасывая крохи сил. И кажется, по животу ползет что-то мокрое… наверное кровь, но в темноте не видно… и запахи, он утратил способность различать запахи…

…двести тридцать… или это уже было, целую вечность назад.

Таннис дышит?

Долго, как же долго умирать. И голова кружится, не то от недостатка воздуха, не то от потери крови… какой богатый нынче выбор. Кейрен засмеялся бы, если бы мог.

Он почти потерял сознание, когда услышал, как с хрустом, с грохотом поднимается плита.

…двадцать тысяч сколько-то там… ему вдруг стало невероятно важно знать, сколько именно…

– Бестолочь. – Этот голос он помнил… и ответил бы, но сил совершенно не осталось.

Как есть бестолочь.

С кисточкой.

Глава 42

Тайберни – еще не тюрьма.

Похож.

Четыре башни. Четыре стены. Ласточкины хвосты зубцов, которые что-то да символизируют, Брокк читал, но сейчас прочитанное подзабылось. Он смотрел на эти зубцы, почти черные на фоне белого неба. От белизны ломило в висках.

И от пустоты.

Безделья.

Томительного ожидания.

Тайберни – еще не тюрьма, и его покои меньше всего похожи на камеру. Спальня в темно-синих тонах с огромной кроватью. Перины проветрили, но запах плесени и влажного камня остался. Он вжился в них, и в льняные скользкие простыни, и в поблекшие обои.

Это несоответствие раздражало. И Брокк пытался унять раздражение, мерил комнату шагами, сжимал и разжимал пальцы на руках…

…на руке.

Он вспоминал. Останавливался и, еще не веря, что память не подводит, трогал обрубок.

…боль возвращалась. А с нею и память, правда последняя – рывками.

…старая баржа. Искры. Черный дым, который стлался под ногами. Арка первого узла, от нее протянулись направляющие нити ко второму… и собственная беспомощность. Кристалл на ладони.

Он тянул жизнь из Брокка, день за днем.

Час за часом.

И преломленная в темных гранях его, эта жизнь была до нелепого короткой. Слишком короткой, чтобы взломать кристалл.

…рука ныла, и боль отдавала в локоть и выше, в лопатку. Доктор уверял, что это – следствие пережженных нервов и пройдет, только вряд ли вновь получится подсадить протез. Разве что сделать крепление выше, но это слишком рискованно.

…доктор ничего не понимал. Раз болит, значит, живы нервы и просто раскалились, как раскалилась сама эта треклятая рука, в которой вдруг вспыхнул, раскрываясь, Черный принц.

Кэри…

– Кэ-ри. – Брокк повторяет ее имя снова и снова, пробуя на вкус, меняя оттенки. Становится легче, теплее словно бы…

Тайберни, конечно, не тюрьма, но топят здесь слабо.

…а память не отпускает. Стоит остановиться, всего на секунду – старые часы на каминной полке издевательски точны, – и он возвращается на баржу.

К оплавленной руке.

К ее пальцам на своих губах… к ее глазам, за которые получилось зацепиться.

…держаться. Долго? Ему не сказали сколько.

Быть может, позже.

Брокк остановился у кресла, старого и низкого, с широкими подлокотниками, с которых скалились уродливые головы грифов. И когтистые лапы кресла увязли в пушистом ковре.

Да, Тайберни – не тюрьма.

Преддверие.

Он не услышал их появления, кажется, тогда он вообще только и способен был что стоять.

Выстоять.

Не сам, опираясь на Кэри, а она – на него. Снег кипел, и плавился металл, но мост держал зеркальные крылья. Долго. Вечность, а то и больше. Или меньше.

Она закончилась, когда кто-то произнес:

– Мастер, прошу вас пройти с нами.

– Что?

– С нами. Пройти.

Мундиры он видел. Лица – нет. Но помогли подняться, и кто-то, быть может знакомый, а может и нет, набросил плащ на плечи Кэри.

– Экипаж ждет.

Она же вцепилась в руку, встала с трудом. Плащ оказался слишком длинным и тянулся за ней словно шлейф.

Экипаж ждал.

Массивная карета с решетками на окнах, с обитыми железом дверцами и железными же широкими колесами.

– Извините, леди, но вам нельзя.

Она поджимает губы. И хмурится. И, кажется, вот-вот разревется…

– Кэри, – сажа на щеке, и на шее тоже, и на руке, отчаянно сжимающей полы чужого плаща, – пожалуйста, отправляйся домой.

Не слушает, мотает головой.

– Так надо. Пожалуйста…

Смотрят.

Откуда взялись? Следили… нет, неверное выражение – присматривали. Чтобы глупостей не наделал, а он все равно наделал, только не жалеет.

Она ведь жива. И город цел… и это ли не победа?

– Я тоже вернусь, но позже. Просто нужно немного времени, чтобы разобраться…

…ложь, но так нужно. И она, пусть не верит ласковым словам, но поддается на уговоры.

Кажется, там был Виттар. Бледный, едва стоящий на ногах.

Кажется, он обещал, что присмотрит и волноваться не о чем… говорил и кашлял, зажимая рот куском полотна, а на полотне оставались красные пятна. И Виттар вытирал рот рукой, только размазывая кровь. Но все равно говорил.

Кажется, Брокк в какой-то момент поверил, что действительно не о чем…

…Тайберни – все-таки не тюрьма.

Он отключился под грохот колес, а очнулся уже в этой комнате с узорчатыми решетками на окнах. Металлические прутья, толщиной в запястье Брокка, и невидимый глазом полог, который куда надежней металла… высокородному гостю лучше не покидать покоев.

Тогда обо всем этом думалось отстраненно.

Боль мешала сосредоточиться, такая знакомая, дергающая. И кровь по металлу, и патрубки, в которых остановилось движение живого железа, и кажется, его почти не осталось…

…доктор что-то говорил, осторожно касаясь протеза паучьими пальцами. Спрашивал? Утверждал? Брокк не знает. Он кивал, понимая, что выглядит безумцем.

…оглушенным.

И когда поднесли стакан со знакомым мутным настоем, отказаться не хватило сил. Выпил. И упал в сон, лишенный снов. И там, в безмолвии, пытаясь разбить его, повторял имя:

– Кэри…

…он проснулся уже без протеза, который лежал здесь же, на серебряном блюде, стыдливо прикрытый льняною салфеткой. Уже не протез – искореженный, расплавленный кусок металла.

Доктор, который появился сразу после завтрака, долго рассказывал о нервах, о перенапряжении, о том, что старые раны открылись и возможно воспаление. Брокк слышал слова, все по отдельности, но вместе они не собирались.

…янтарные бусины на ожерелье.

– Вам следует отдохнуть. – Брокку вновь протянули высокую рюмку, до краев наполненную опиумным настоем.

– Нет.

…хотелось. Выпить и провалиться в бархатную пустоту, где камешками в ладони перекатывается ее имя.

Кэ-ри.

Ради этого имени и следует жить.

Выжить.

Получалось плохо. Тело, высушенное до капли, не желало подчиняться, и малейшее движение доставляло боль, но Брокк заставлял себя двигаться, пожалуй, именно тогда у него и появилась эта привычка – мерить комнату шагами.

И застывать у расчерченного решеткой окна.

…ей позволили навестить его. Все-таки Тайберни – почти не тюрьма. И комендант крепости изо всех сил старался угодить гостю…

– Здравствуй. – Брокк хотел обнять, но вовремя вспомнил про руку и порадовался, что повязки сменили недавно, а запах кедровой мази перебивает кровяный дух.

– Здравствуй.

Эхо слов. На ней серое платье в узкую полоску. Шляпка. Ленты. Белая коса. Перчатки. Ридикюль, расшитый речным жемчугом.

…тонкий запах гортензий.

Ей идет, включая этот запах.

– Ты опять будешь меня сторониться? – Она сама шагнула навстречу, и отступать оказалось некуда. А вот обнять получилось, хотя и одной рукой.

– Не буду.

Обещание, сказанное шепотом. И локон-завиток у уха, которое розовое, нежное, с белесым пушком на мочке.

– Я… – Она вдруг стукнула кулаком в грудь. – Я так за тебя… а ты ни слова не написал… и никто не говорит, где ты… и что…

– Не плачь.

– Не плачу.

– А слезы откуда?

– Оттуда. – Кэри стояла, уткнувшись холодным носом в шею. – От волнения… и вообще… Виттар сказал, что тебя, возможно, будут судить.

– Много говорит.

– Мало. – Она гладила руку, прикасаясь осторожно, кончиками пальцев. А Брокк все равно ощущал это прикосновение, легкое, как крыло бабочки, сквозь ткань, сквозь повязку, раскаленными, якобы перегоревшими нервами. – И в аудиенции мне отказали… а Грай… она пыталась молчать, но…