Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Не удивлюсь, если он пригласит Синтию еще раз погостить у него в Лондоне, – заявила мисс Браунинг. – Уж если он сподобился на такой шаг, когда был беден, то теперь, став королевским адвокатом, повторит приглашение наверняка.

– Не зря же говорят: «Бог троицу любит», и ей представится недурной шанс. Остается только надеяться, что это не вскружит ей голову – я имею в виду поездку в гости в Лондон в ее возрасте. Мне, например, сравнялось уже пятьдесят, когда я впервые побывала в столице!

– Но ведь Синтия училась во Франции, так что в этом смысле она уже повидала свет, – возразила мисс Феба.

Миссис Гуденоу добрую минуту покачивала головой, прежде чем высказать свое просвещенное мнение.

– Это риск, – изрекла она, – большой риск. Я бы не стала говорить подобные вещи доктору, но мне бы не понравилось, если бы моя дочь, будь я на его месте, тесно подружилась с девчонкой, которая выросла в стране, породившей Робеспьера и Буонапарта.

– Но ведь Буонапарт был корсиканцем, – возразила мисс Браунинг, куда более образованная и свободомыслящая, нежели миссис Гуденоу. – Кроме того, посещение иностранных государств дает новые возможности для развития зрелого ума. Я всегда восхищалась изяществом манер Синтии, которая никогда не лезет за словом в карман, но при этом и не стремится оказаться на переднем плане. Эту девушку полезно иметь среди приглашенных на любом мероприятии, а если с ней и случаются какие-то неловкости, так это же вполне естественно в ее возрасте! А вот что касается дорогой Молли, то в ней до сих пор чувствуется некоторая неуклюжесть. Когда она в последний раз была у нас в гостях, то разбила чашку из нашего лучшего китайского сервиза и пролила кофе на ковер, после чего бедняжка так смешалась, что весь остаток вечера просидела в уголке, не проронив ни слова.

– Она крайне сожалела о том, что натворила, сестрица, – с мягким упреком в голосе заметила мисс Феба, неизменно хранившая верность Молли.

– Разве я утверждала обратное? Вот только какая нужда заставила ее себя так глупо вести весь последующий вечер?

– Но ведь ты была очень резка и выказала крайнее неудовольствие…

– Я полагаю своим долгом быть резкой, а заодно и сердитой при виде беспечности, которую проявляют молодые люди. А когда мне ясен мой долг, я просто исполняю его. Я не из тех, кто уклоняется от него, и за это они должны быть мне благодарны. Отнюдь не всякий возьмет на себя труд упрекнуть нынешнюю молодежь, как прекрасно известно миссис Гуденоу. Я очень люблю Молли Гибсон, очень, ради нее самой и ради ее матери. Пожалуй, она стоит полудюжины таких, как Синтия, но все равно это не повод, чтобы разбивать чашку моего лучшего фарфора, а потом весь вечер сидеть с убитым и несчастным видом.

К этому времени миссис Гуденоу начала демонстрировать явные признаки усталости. Проступки Молли и разбитая чашка мисс Браунинг оказались далеко не столь волнующими темами для разговора, как привалившая миссис Гибсон удача заполучить в родственники успешного лондонского стряпчего.

Подобно многим другим, мистер Киркпатрик, обремененный большой семьей, с величайшим трудом сводил концы с концами, пока не выбился в люди. Он был готов прийти на выручку своим родственникам, если для этого не требовалось слишком уж много времени и, что было главным условием, если он помнил об их существовании. Визит Синтии на Даути-стрит, состоявшийся девять или десять лет тому, не отложился у него в памяти после того, как он заикнулся о нем своей добродушной супруге. В сущности, его повергало в шок появление симпатичной девочки среди его собственных детей, когда они выстраивались в шеренгу за десертом, и ему даже приходилось напоминать себе, кто она такая. Но, поскольку у него вошло в привычку выходить из-за стола почти сразу же после приема пищи и удаляться в маленькую комнатку в задней части дома, именуемую кабинетом, чтобы провести остаток вечера за разбором бумаг и газет, ребенок не произвел на него особого впечатления. Пожалуй, в следующий раз он вспомнил о ее существовании только после того, как миссис Киркпатрик написала ему письмо с просьбой приютить на одну ночь Синтию, которая направлялась в школу в Булони. Та же самая просьба повторилась и по ее возвращении. Но так получилось, что оба раза он ее не видел и лишь смутно припомнил какое-то замечание собственной супруги насчет того, как опасно отправлять юную девушку в столь дальнее путешествие без дополнительных мер безопасности, кроме тех, что предприняла миссис Киркпатрик. Он знал, что его супруга в этом случае сделает все необходимое, как если бы Синтия была их собственной дочерью. Он и думать забыл о ней, пока не получил приглашение на свадьбу миссис Киркпатрик с мистером Гибсоном, глубокоуважаемым и достославным врачом-хирургом из Холлингфорда и прочая, прочая, – этот знак внимания вызвал у него вместо удовлетворения одно лишь раздражение.

– Неужели эта женщина полагает, что мне больше нечем заняться, кроме как рыскать по стране в поисках женихов и невест, когда вскоре мне предстоит столь громкое дело, как Хоутон против Хоутона, и у меня нет ни минуты свободного времени? – заявил он своей супруге.

– Быть может, она просто не слышала о нем, – предположила миссис Киркпатрик.

– Вздор! Газеты трубят об этом деле уже много дней.

– Но ведь она может и не знать, что ты в нем участвуешь.

– Да, может, – задумчиво протянул он, поскольку подобное невежество представлялось ему вполне возможным.

Но теперь, когда громкое дело Хоутона против Хоутона стало уже достоянием прошлого, тяжкая борьба за хлеб насущный закончилась, а его поджидало относительно безбедное существование в должности королевского адвоката, у мистера Киркпатрика появилось время для семейных чувств и воспоминаний. Однажды во время пасхальных каникул он обнаружил, что оказался неподалеку от Холлингфорда. Воскресенье у него было свободным, и он написал Гибсонам, предложив им себя в качестве гостя с пятницы до понедельника, выразив недвусмысленное пожелание (которое испытывал на самом деле, хотя и не столь сильное) немедленно свести знакомство с мистером Гибсоном. Последний, хотя и изрядно отягощенный профессиональными обязанностями, всегда отличался гостеприимством. Более того, он был только рад вырваться из затхлой и ограниченной атмосферы собственного дома и вдохнуть глоток свежего воздуха: узнать, что творится в большом мире за пределами его ежедневных мыслей и поступков. Итак, мистер Гибсон был готов оказать самый сердечный прием своему дотоле неизвестному родственнику. Миссис Гибсон пришла в состояние трепетного сентиментального восторга, который она полагала семейными узами, но который мог бы оказаться и не столь искрящимся, оставайся мистер Киркпатрик в своей прежней должности незаметного стряпчего с семью детьми, проживающего на Даути-стрит.

Двое джентльменов встретились, и их незамедлительно потянуло друг к другу благодаря сходству характеров; неизбежное же расхождение во мнениях, в основе которого лежал разный жизненный опыт, лишь сделало их сближение еще ценнее для обоих. Миссис Гибсон, несмотря на роль связующего звена между ними, осталась не у дел. Мистер Киркпатрик обошелся с нею весьма вежливо; собственно говоря, он был очень рад за нее, поскольку она сумела выйти замуж за разумного и приятного во всех отношениях мужчину, способного обеспечить достойное содержание не только ей самой, но и ее дочери. Молли поразила его своей деликатностью и хрупкостью, и он решил, что она могла бы стать очень красивой девушкой, если бы обладала толикой крепкого здоровья и умением радоваться жизни. И впрямь, на взгляд критически настроенного постороннего наблюдателя, она располагала несомненными достоинствами: мягкие серые глаза удлиненной формы, длинные черные ресницы, загибающиеся кверху, очаровательные ямочки на щеках, которые, правда, появлялись очень редко, и безупречные зубки делали ее весьма привлекательной. Но надо всем этим довлела какая-то болезненная апатия и даже, возможно, депрессия, что создавало разительный контраст с яркой и деятельной Синтией, искрящейся, стремительной, изящной и остроумной. Как выразился впоследствии мистер Киркпатрик в разговоре со своей супругой, он буквально влюбился в эту девушку. А Синтия, стремящаяся завлечь в свои сети любого незнакомца, с рвением маленькой девчушки трех или четырех лет от роду тут же воспользовалась представившейся возможностью. Забыв все свои тревоги и несчастья и уже не сожалея об утрате доброго расположения мистера Гибсона, она принялась внимательно слушать и негромко отвечать на вопросы мистера Киркпатрика, разбавляя свои замечания забавными шутками, пока он не оказался бесповоротно очарован ею. Уезжая из Холлингфорда, мистер Киркпатрик с удивлением отметил, что исполнил свой долг и даже получил от этого удовольствие. К миссис Гибсон и Молли он проникся всецело дружеским расположением, но ничуть не пожалел бы, если бы более никогда не встретился с ними. А вот к мистеру Гибсону он стал испытывать теплое уважение и сильную личную приязнь, которая могла перерасти в крепкую дружбу, чему он был бы только рад, если бы для нее нашлось время в этом суетном мире. Что же касается Синтии, то он твердо решил, что должен увидеться с нею еще раз; его супруга непременно должна познакомиться с этой замечательной девушкой, и они просто обязаны пригласить ее к себе в Лондон и показать ей капельку новой жизни. Но, вернувшись домой, мистер Киркпатрик обнаружил, что его ждет столько работы, что ему пришлось запереть нарождающуюся дружбу и щедрые планы в самый дальний уголок души, отдавшись душой и телом во власть своего требовательного ремесла. Тем не менее в мае месяце у него оказалось довольно свободного времени, чтобы отвести супругу на ежегодную выставку живописи и скульптуры в Лондоне, и здесь какой-то портрет поразил его таким несомненным сходством с Синтией, что он рассказал жене о ней и своем визите в Холлингфорд намного больше, чем раньше. В результате уже на следующий день миссис Гибсон ушло письмо с приглашением для Синтии навестить своих кузин в Лондоне, в котором, дабы перекинуть мостик дружбы из прошлого в настоящее, упоминалось о многочисленных забавных обстоятельствах предыдущего визита ее дочери, когда она была еще совсем маленькой.