Как живется вам без СССР? - Лариса Бабиенко

«Дорогой и многоуважаемый Ефим Михайлович! — пишет Сычков в другом письме. — Давно-давно уже получил Ваше милое письмо. Прочитал его, и стало легче. Да и на самом деле, что же, если и случилось — грянул гром — дом сгорел. Главное, сам остался жив, и, слава Богу. Главное, сам остался, а не умертвили. И хотя жизнь уже прожита, а все-таки еще охота пожить. Если здраво рассудить, жизнь на земле так прекрасна, несмотря на окружающих тебя хищников.

Жизнь художника в полном смысле есть самое интересное из всех занятий. Где-то я вычитал это, кажется, перевод с немецкого, забыл автора. Но в одном из его рассказов есть фраза: живопись — есть такое искусство, которое царством венчает все прекрасное… (Из книги „Ангел смерти“).

Ничего… Со мной не в первый раз случилось это. Я уже третий раз при Советской власти сделался жертвой своих сбережений. Я уже привык к этому и не плачу, а, наоборот, улыбаюсь и еще хочу жить да понемногу наслаждаться любимым делом — живописью.

Да, как ни говори, а уже чувствуется старость. А не хочется быть старым. Как говорят, художники не могут стареть, их работы должны быть всегда молоды и интересны.

Вы, судя по Вашему письму, до конца дней теперь можете жить в сердце нашей Родины, в Москве, а говорите, что Вам все надоело, мечтаете уехать в деревню и завидуете мне, что я в ней живу почти безвыездно.

Бывает, что и богатым надоедает быть. И до революции богачи не знали, куда и как тратить свои громадные капиталы. Все приедается и надоедает, от безделья появляется скука.

Но в деревне много есть дела для художника, для его творчества. Так много хочется сделать, чтобы порадовать себя и других. К сожалению, уже на все не хватает ни сил, ни времени. Как обидна эта старость! Как она мешает художникам, другим деятелям искусства и науки создавать любимое и прекрасное.

Ну, довольно болтать. А вот о деле следует с Вами поговорить. Как там в Москве идет у художников жизнь? Лучше стала или хуже? Покупают ли картины? И что нового вводят для художников?

Известно теперь и мне: картины следует писать близкие к тематике, которую высказали Ленин и Сталин. Ну, что же, пусть молодежь, новые советские художники пишут о том, что им близко, а мы устарели… Нам по привычке дорого старое, мы не забываем темы о жизнетрепещущем прошлом.

Милый Ефим Михайлович! Приятно мне писать и делиться с Вами, как с художником, который меня понимает, радостью жизни и горем.

Желаем Вам от всего сердца, искренне здоровья и лучшей жизни, я и Лида Сычковы.

P. S. Очень желал бы получить от Вас новости, узнать о Ваших идеях. 25 ноября 1948 года».

«Дорогой Ефим Михайлович!

Ну, как теперь в Москве с картинами? Небось, по случаю реформы денег, когда рубль стал дороже и все подешевело, возможно, и картины снизили цены против прежних?

Вот я в деревне уже живу полтора месяца. Ютюсь в маленькой комнатке и здесь же работаю. А в мастерской, хоть она и есть у меня, невозможно из-за отсутствия дров.

Живу неважно. Дрова здесь — главное. Зимой мне их только обещают, но не везут, хотя я своему районному клубу дал хороший большой портрет товарища Сталина. Написан на 2-метровом холсте больше натуральной величины, да здесь в деревне живопись плохо ценят — за это мне даже обещанные дрова не везут.

Так вот в одной маленькой недотопленной комнате я ухитряюсь и работать, хотя в ней холодно, руки зябнут. Так незавидно я теперь после реформы живу.

Лишних денег нет. Ну, я не плачу. Как-нибудь проживем, лишь бы глаза немного видели. Надеюсь, еще заработаю себе на жизнь. Жить-то, конечно, теперь немного осталось, да, брат, немного. Жизнь у нас с Вами, как говорится, на кончике.

Если найдете времечко написать мне несколько строчек, буду Вам очень благодарен. За тем шлю Вам сердечный привет и лучшие пожелания в этом новом году.

Мой адрес: Мордовская АССР, Майданский район, село Кочелаево. 7 января 1949 года.

…Кстати, хотел написать Вам о том, что в Москве в январе месяце 1949 года будет художественная выставка периферийных художников, на которую приглашен и наш Союз советских художников Мордовии, который послал несколько картин, отобранных для жюри в Москву.

Если Вам представится возможность побывать на этой выставке, прошу узнать, есть ли на ней картины художников МАССР и как они выглядят по сравнению с другими из союзных республик.

Еще желаем главного: здоровья и хорошего настроения».

Ф. и Л. Сычковы.

P.S. «Дорогой Ефим Михайлович! Добавляю к написанному еще одно: очень желательно бы мне знать… Там в Москве, около Третьяковской галереи, было раньше учреждение „Приют для престарелых художников“, а теперь я не знаю, как при Советской власти? Существует ли? Если еще существует такое учреждение, то мне очень хотелось бы узнать, кого туда приглашают? Думается, особенно выдающихся. Получивших признание за свою деятельность еще при жизни. Так я частенько вспоминаю об этом приюте: вот кабы можно мне туда. Хорошо бы там дожить до конца, да еще с Лидой. Вот о чем теперь я и Лида думаем. Мы: я и Лида — теперь чувствуем себя беспомощными, не в состоянии иметь у себя прислугу, а сами стали бессильны. Ведь мне вот 2 марта 1949 года стукнет 79 годик, каково? А Лиде — 67 лет.

Жизнь прожита!

Так вот наша с Лидой к Вам большая просьба: не узнаете ли от кого-нибудь об этом приюте художников? Авось, возможно, и мне туда дорога будет?

Прошу Вас, узнайте и сообщите мне об этом».

Федот Васильевич, которому уже стукнуло 79 лет, и ждет его вроде нынче лишь дом престарелых, вдруг теряет друга Чепцова. Хотя Ефим Михайлович значительно моложе его. В сознании Сычкова Чепцов еще крепкий человек, с большими связями, член многих художественных советов, в прошлом сам заведующий кафедрой живописи в Ленинградской академии художеств.

И вот теперь друга нет, а этих художников связывало многое. Годы учебы в Академии, мастерская Репина, выпестовавшая чуть ли не всех живописцев, вошедших в пору творческой зрелости уже после революции.

Скорее всего, Ефим Михайлович Чепцов знал и Вещилова, вероятно, даже встречался с ним в Питере или за границей, ибо с 1912 по 1914 год, как пенсионер Академии художеств, тоже учился и жил в Италии.

В общем, Ефиму Михайловичу и Федоту Васильевичу было что вспоминать, о чем рассуждать. Тем более что оба из крестьянских семей, оба пережили тяжкие для России времена, потому, судя по переписке, были друг с другом искренними, делились всем.

Но 8 января 1950 года Москва похоронила Чепцова, к тому времени тоже заслуженного деятеля искусств РСФСР, автора художественных полотен «У доктора», «Заседание сельячейки», «Последние известия с фронта», «Выезд на работу».

В лице Чепцова Федот Васильевич теряет многое: опору, ориентиры, надежды. Надежды на то, что кто-то из верных друзей в труднейшие минуты бессильной старости не даст погибнуть твоим полотнам.

Жизнь Сычкова была бесконечно трудной, но не была бесконечно трагичной. Отняв одного друга, она уже подарила ему другого. С Ниной Петровной Петровичевой Федот Васильевич познакомился в Хосте, в том самом санатории, где в последний раз видел Чепцова живым.

Молодая художница, дочь пейзажиста Петра Ивановича Петровичева, ученика Левитана, выросла в Москве, в Настасьинском переулке. Мастерская ее отца всегда была обвешана картинами с видами монастырей, Ростовского Кремля, многочисленными видами Шереметевского дворца в Кусково. А сколько пейзажей! И на всех — неяркая, прекрасная российская сторона.

Нина Петровна в своем творчестве тоже увлекалась пейзажами и к моменту встречи с Сычковым уже много ездила по стране: была в Дзинтари под Ригой. Потом — Слюдянка на Байкале, Иркутск, Тамбов, Липецк. В дальнейшем ее картину «Кремль. Юбилейный вечер» приобретет Третьяковская картинная галерея. Не обойдут вниманием ее полотна и другие музеи страны, те пейзажи, на которых нарисован и голубой март в диковинных уголках Москвы, и золотая осень, заснеженные бульвары столицы.

А тогда в Хосте Нина Петровна, участница пока лишь первых своих выставок, совсем молоденькая, в голубом крепдешиновом платье, восторженная, со своими размышлениями о жизни, а главное, об искусстве, со своим глубоким пониманием русской природы, очень пришлась по душе стареющему художнику.

«Милая Нина Петровна! — пишет Федот Васильевич новой знакомой. — Жалею, что не мог увидеть в Хосте Ваших работ. Чепцов сказал, что Вы хорошо работаете.

Да, кстати, о Чепцове. Вы в Москве раньше меня узнали о его смерти. Как жаль его. Он ведь еще не так стар и мог бы жить еще десяток и более лет.

Последнее его письмо я получил 17 декабря 1949 года. Оно не было ответом на мое письмо. Писал он сам, и так трогательно. Например, почему долго ему не пишу. И чтобы я не думал, что он забывает обо мне, а вспоминает меня каждый день, ему одиноко, хочет поскорее увидеться, просит, чтобы я писал даже о своей сахарной болезни, которая, кстати, последнее время донимает еще больше.