Марафон длиной в неделю - Ростислав Самбук

— Приходи, Леся, к нам обедать. Мать зажарит, а то давно я не ел гусятины...

— С ума сошел?.. — наконец выдохнула она. — За это же тебя...

— А дудки! — вдруг победно крикнул Миша, осознав внезапно, что все самое страшное позади и теперь ему нечего бояться. — Чихать я хотел на фрицев! Слышала, наши пришли!

Но по ее округлившимся испуганным глазам понял, что Леся ему не поверила, небось и все не поверят, пока сами воочию не убедятся.

Да и что можно объяснить этой девчонке?

Правда, Леся всегда нравилась Мише, вернее, ему казалось, что всегда. Но началось это лишь полгода назад, осенью, когда скирдовали солому и он подавал ей наверх снопы. Вдруг девушка поскользнулась. Миша поймал ее, прижал к себе, лишь на миг ощутив пружинистое и разгоряченное от работы тело. С тех пор не мог забыть того прикосновения... Теперь он старался всякий раз встретиться с девушкой по дороге в коровник или в другом месте. Как-то вечером, когда сидели у барака, попробовал даже обнять и поцеловал несмело, но девушка оттолкнула его, хотя и не очень сильно. А утром Миша поймал ее вопрошающий и как бы выжидательный взгляд. Хотел сказать, что лучше ее нет даже среди полек, работающих на центральной усадьбе поместья, — французы говорили, что таких красавиц надо поискать и в самом Париже, — но постеснялся, смолчал об этом, однако был почему-то уверен, что Леся догадывается о его чувствах, и ждал лишь удобного момента, чтобы объясниться.

Менее удобного, чем сегодня, наверно, не выпадало за все последнее время. Миша, переступив через гусака, схватил девушку за руку и притянул к себе. Она не противилась то ли с перепугу, то ли ошеломленная Мишиным сообщением, а Миша вдруг обнял ее, прижал крепко, теперь уже точно зная, что не было и никогда не будет у него такого счастливого дня.

— Отпусти, сумасшедший... — прошептала Леся, но не отстранилась, наоборот, положила ему голову на плечо. Так стояли они, притихшие и испуганные, не видя и не слыша ничего, забыв и о войне, и о коровах, мычавших в ожидании Леси. Вдруг где-то совсем близко загудело. Девушка выскользнула из Мишиных объятий. Гул превратился в грохот, и сразу же совсем низко, юноше даже показалось — подпрыгни и зацепишь рукой, — прошли три самолета с красными звездами на крыльях.

Миша поднял руки и закричал неистово «ура!», думая, что с самолетов его увидят и услышат, но стальные птицы исчезли за коровниками, а он все еще стоял с поднятыми руками и ощущал на пылающем лице холодок от вихря, поднятого пронесшимися над ним самолетами. Наконец увидел Лесю и спросил у нее, словно не верил своим глазам и нуждался в немедленном подтверждении:

— Ты же видела, это свои?!

— Наши... — ответила она растерянно.

Миша, схватив ее за руку, потянул к бараку.

— Коровы недоеные...

— Черт с ними!

— А молоко? Что скажет Кальтц?

— Немецкое молоко! Тьфу, — плюнул он.

— Коров жаль.

— И коровы немецкие! — Он подхватил гусака. — И этот был немецким, а стал моим. Пойдем... — Девушка еще колебалась, но Миша сказал то, что окончательно убедило ее: — Надо сказать нашим, может, и не знают.

И они повернули к баракам, взявшись за руки бежали по накатанной грунтовой дороге. Миша держал Лесину руку крепко и знал, что нет на свете ничего нежнее, чем эти загрубевшие от тяжелой работы пальцы.

— Мама!.. — воскликнул Миша и, только теперь увидев, что она смотрит не на него, а на Лесю, отпустил руку девушки. — Мама, вы знаете, пришли наши!..

— Знаю, мой мальчик! — воскликнула мать.

Миша бросил ей под ноги тяжелого гусака.

— Леся сейчас ощиплет, — сказал он так, вроде речь шла о чем-то совсем обычном. — Зажарь к обеду, а то я уж и не припомню, когда ел гусятину.

Леся подхватила птицу, обдала кипятком и принялась ощипывать, Миша решил, что праздничный обед не может обойтись без девушек, которые сажали капусту под Гарцем, километрах в четырех от Штокдорфа. Вдруг он представил, как подъезжает к полю, где работают девушки, на вороном жеребце самого фон Шенка, и тут же понял, что должен поступить именно так, иначе не простит себе нерешительности, да, может, и никогда не представится возможности погарцевать на лихом коне, как сам граф фон Шенк. К его коню восточных работников и близко не подпускали. Миша побежал к конюшне.

Конюх, старый, немного подслеповатый Карл, как и всегда в это время, уже отдыхал. Задав корм рабочим лошадям, а выездных почистив, он после этого залезал на сеновал и спал час-другой.

Миша вывел вороного из стойла, взнуздал и оседлал. Конь, почуяв уздечку, заржал возбужденно. Миша сунул ногу в стремя и опустился на блестящее кожаное седло. Вороной сразу заиграл под ним. Парень еще никогда не гарцевал на таком коне, гонял только верхом рабочих битюгов — купать в пруду. Он отпустил повод, и вороной сразу пошел галопом.

Леся, заметив Мишу, замерла с раскрытым ртом. Мать погрозила кулаком, но Миша, вздыбив жеребца и сам удивляясь своей отваге, пустил его в обход бараков на дорогу к Гарцу.

Девушки еще издали увидели всадника, но не отрывались от работы, видимо считая, что по дороге скачет сам молодой граф, и побаиваясь его гнева. Миша направил вороного напрямик через вспаханное поле. И лишь тогда девушки оставили капусту, уставясь на странного наездника.

Миша подскакал к ним и осадил коня перед самыми работницами — эффект был потрясающим: девушки окаменели, не веря своим глазам.

Миша, не слезая с коня, заорал:

— Кончай работу! Хватит трудиться на швабов!

Высокая худая девушка в темном платке крикнула ему:

— Самому жить расхотелось, так и нас погубить хочешь?

— Наши пришли! — радостно крикнул Миша. — Довольно на фрицев спину гнуть!

Девушки обступили Мишу со всех сторон, цепляясь за стремена и вовсе не пугаясь строптивого коня. Кто-то даже предложил стянуть парня с седла и качать. Однако вороной, гарцуя на месте, старался укусить самых отчаянных. Девушки вскрикивали, а Миша, улучив момент, вырвался из окружения и пустил жеребца по брусчатке, огибавшей вспаханное поле.

Вороной все время стремился сорваться на галоп. Миша сдерживал его, но немного спустя все же дал волю коню, вдруг представив себя командиром целого эскадрона. Рядом с ним мчится знаменосец с красным стягом, а позади — конники в буденовках.

Миша зримо представил себе, что за холмом, на который взбегала дорога, он увидит белогвардейцев, вытянет саблю и ринется на них. Но вместо белогвардейцев перед его эскадроном ощетинились штыками солдаты в гитлеровских мундирах во главе с Кальтцем. Миша рубанул от плеча острым клинком, и Кальтц, корчась, упал на колени. А Миша уже врубился в гущу вражеских войск и каждым взмахом сабли косил солдат в ненавистных зеленых мундирах. Распалился так, что и в самом деле стал махать прутом, вороной вдруг заржал громко и свирепо, словно перед настоящим боем. Но из-за холма неожиданно выскочили не солдаты, а открытая машина с людьми в военных фуражках, и Миша остановил вороного, озираясь беспомощно: не удерешь — вокруг голые поля и скосят первой же автоматной очередью.