Настоящие индейцы - Олег Дивов

– Нет худа без добра.

– Пожалуй. Но я остался лицом к лицу со своей фобией. Я старался найти причины, научиться работать с ней. К счастью, при диагностике врач ошибся, он подумал, что это была клаустрофобия. Конечно, от нее я быстро «вылечился», и на криминалистике блестяще прошел все тесты. Я уже умел маскировать свои проблемы. Я научился сдерживать силу приступов. Сейчас я могу спокойно находиться в одном помещении с беременной, мне не душно. Но – недолго. Не больше двух часов. И при условии, что мне не нужно будет дотрагиваться до женщины. Поэтому нормальный брак для меня невозможен. Моя жена захочет иметь детей. А я не вынесу нескольких месяцев, когда беременность уже станет заметной. Наверняка моя жена решит, что я пренебрегаю ею. Начнутся ссоры, отношения испортятся.

– Но ты ведь можешь все объяснить, как объяснил мне.

– Делла, я не хочу чувствовать себя ущербным. Не хочу, чтобы жена беспокоилась, настаивала бы на визитах к врачу. Это все унизительно.

– Можно жениться на бесплодной.

– Тогда она будет чувствовать себя ущербной. Делла, не говори глупостей. Браки должны заключаться по любви, а не по сочетанию недостатков.

– И надежды на излечение у тебя никакой, так?

Он помолчал.

– Трудно сказать. Несмотря на бодрые заверения врачей, фобии лечатся тяжело, долго, и далеко не всегда бывает результат. Должен сказать, я не очень-то много внимания уделял этому вопросу. Я добился, что смог на достаточном для работы уровне владеть собой, – и на этом остановился. Время от времени я возвращаюсь к своей фобии, предпринимаю какие-то попытки излечиться, убеждаюсь, что результата нет… Последний раз это было перед самым отлетом на Саттанг, когда я виделся с Джеймсом Оршаном.

– Я переслала ему чип Фирса Ситона, да.

– Нет-нет, мы по другому вопросу встречались. Чип он получил, когда я уже неделю, как был в космосе. Он написал мне, пообещал сохранить чип до моего возвращения. А работал я с копией, которую ты прислала… Есть одна вещь, не знаю, тебе сказали или нет. У него другая фамилия, но это такая же история, как у Алистера Торна. Только Джейми взял фамилию жены. Он Маккинби по матери и Ванденберг по отцу.

Я чуть не застонала.

– Ты знаешь, что произошло с моей прабабушкой Дженнифер. Когда ее второго мужа убили, у нее был годовалый сын – Скотт-старший. Мой дед. Но Дженнифер решила, что надо обязательно второго ребенка, чтобы заполнить пустоту в сердце. Все члены нашего клана оставляют в Банке Воспроизводства свои клетки. На всякий случай. И у ее мужа была такая ячейка. Естественно, жены имеют к ним доступ. Она пошла. Родилась девочка, Лора. Очень странная девочка. Нет, искусственное оплодотворение тут ни при чем. Мой младший брат Скотт родился обычным порядком, а – с теми же странностями. Видимо, это наша фамильная черта. Лора была очень религиозной. Она чуралась общества, и в двадцать лет ее отпустили в монастырь. А через два года она приехала в Пиблс с ребенком на руках. Она вышла замуж за Андреаса Ванденберга. Двоюродного деда Макса, к слову. В семье был скандал – одним словом, ее выгнали. Не то чтобы совсем, просто сказали, чтоб даже не думала мужа приводить. Она ушла. А когда моя мама училась в университете, то ей показался смутно знакомым очень молодой преподаватель. Разговорились. Он представился Джеймсом Оршаном. Тогда-то мы и узнали подоплеку и окончание той истории. Андреас Ванденберг служил в армии. Он взял отпуск для венчания, потом вернулся на службу. И погиб чуть не в первый день. Лора родила. Она была вдовой, когда приехала в Пиблс. Но ее даже ни о чем не спросили. А она была слишком гордой, чтобы попрекнуть родную мать. И ведь ей нечего было стыдиться, вообще нечего. Андреас был одним из лучших Бергов. Абсолютно, кристально честный и добрый человек. Мы его не знали, он всегда держался на периферии. А Лора осталась одна. Она сумела отправить сына – Джеймса Маккинби Ванденберга – в университет. Он и сам много работал. Конечно, потом дед спохватился, его та история мучила, так что Оршану клинику, фактически, подарили. Но он того достоин. Действительно же гениальный врач. Сам он не заработал бы, и сколько женщин остались бы несчастными? Но Джеймс, хоть и примирился с семьей, отказался возвращать родовое имя и требует, чтобы его воспринимали самого по себе.

– А Лора? – тихо спросила я.

– Лора так и осталась чудачкой. Она не хотела разговаривать со своей матерью, их мирил мой отец. Лора сказала, что мечтает о закрытой школе для девочек, но не примет ее от потомков своей матери. Ее построил мой отец. Отличная школа. В сельской Шотландии, вид на Бен-Невис. Лора счастлива, ей больше ничего не нужно. Внуков обожает… и не только своих, – Август засмеялся. – Ира училась в той школе. И теперь считается одной из самых тонко воспитанных и образованных дам высшего света. Если у тебя родится девочка, я все-таки настою, чтобы ты отдала ее туда. Лучше, чем Лора, ее не воспитает никто.

Я только вздохнула.

– И вот ему я рассказал про свою фобию. Я был у многих врачей. Бесполезно. Джеймс мне сказал, что мой случай в принципе излечим. У меня было очень мало времени. Но он сумел докопаться до истоков. Честно говоря, они совершенно безрадостные. Для нормальной семейной жизни я не гожусь. Должно быть, мама тебе рассказывала – у меня должен был быть еще один брат. Эдуард. Он умер на второй день жизни. Такое бывает один раз на миллион, десять миллионов случаев. И такое случилось с нами. Его уронили в клинике. На глазах у мамы. Там не понадобилась ни реанимация, ничего. Сразу. А несколько лет спустя я играл со Скоттом-младшим, ему был годик. Поднял его над головой, хотя мне было всего-то шесть. И уронил. На глазах у мамы.

Август осторожно поправил мои волосы, которые лезли ему в лицо.

– Меня никогда в жизни не наказывали физически. Бывало, что накладывали «санкции» – запрет на сладкое, к которому я равнодушен, или даже домашний арест. На меня даже не кричали до шести лет. Я бы хотел сказать, что не помню, как это было, но было ужасно… Нет. Я все прекрасно помню. Помню, как отец оттаскивал от меня маму, а Ира, маленькая Ира, ей всего-то было два, плакала и пыталась защитить меня. У Скотта даже синяка не было. В общем-то, ничего, кроме пары шлепков да множества слов, мне не досталось. Но меня это потрясло. Как же так, меня наказали! Я ведь не нарочно, это случайно вышло, и никто не пострадал, Скотт, конечно, завопил, но очень быстро успокоился. Да я его в клумбу уронил, только что вскопанную, на мягкую землю. Я даже первое время думал, что дело в испорченной клумбе, а не в том, что Скотт упал. А потом был один эпизод. Вот его я забыл и сумел вспомнить только на сеансе у Джеймса. Прошло буквально два дня. Мама отвозила меня в школу, парковалась она всегда на соседней улице, и дальше мы шли пешком. Навстречу шла женщина с огромным животом. Шла тяжело, ей было душно и плохо. Я спросил у мамы – что с ней, она больна, почему у нее такой огромный живот? Мама мне объяснила. Нормально объяснила! Она сказала: эта женщина – мама, а живот большой, потому что внутри там ребенок, может быть, такой же мальчик, как я. Или девочка, такая же, как моя сестра. – Август помолчал. – Это детская фантазия. Она очень причудливая. Мне показалось, что там такой же большой мальчик, как я. Ведь живот был просто огромный. И его туда посадили за плохое поведение. Если я буду плохо себя вести, со мной сделают то же самое. И мальчик в этом животе, наверное, тоже не сделал ничего особенного, как не делал я. А сейчас ему там нечем дышать, ведь в животе нет воздуха, и он задыхается, а выйти не может. Не помню, что было дальше. Очнулся я в клинике. И я точно знаю, что этот эпизод выпал из моей памяти, он совершенно не мешал мне жить. Я видел беременных после этого, никакой реакции. Пока в университете Анна случайно не прислонилась ко мне животом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});