Исход (Том 2) - Стивен Кинг

— Для начала мог бы включить свет.

— Знаешь, я совсем забыл об этом.

Стью включил лампу, зажмурил глаза от яркого света, затем взглянул на будильник. Было без четверти три.

— Что ты здесь делаешь, Глен? Я спал — это на тот случай, если ты не заметил.

Поставив будильник на место, Стью внимательно посмотрел на Глена. Тот выглядел бледным, испуганным… и старым. Глубокие морщины избороздили его лицо.

— В чем дело?

— Матушка Абигайль, — тихо произнес Глен.

— Умерла?

— Прости Господи, я почти желаю, чтобы это было так. Она очнулась. И зовет нас к себе.

— Нас двоих?

— Нет, пятерых. Она… — Голос его дрогнул, становясь хриплым. — Она знает, что Ник и Сьюзен погибли, и то, что Фран в больнице. Не знаю, каким образом и откуда, но она знает.

— И она зовет к себе Комитет?

— То, что от него осталось. Она умирает и хочет кое-что сообщить нам. И я не знаю, хочется ли мне услышать это.

Ночь была холодной — не просто прохладной, а именно холодной. Куртка, которую Стью вытащил из шкафа, оказалась очень кстати, и он застегнул ее до самого горла. В небе над головой висел морозный месяц, напомнив ему о Томе, который должен был вернуться назад, когда луна станет полной. Сейчас луна была в первой четверти. Только одному Богу известно, в каком месте смотрит луна на Тома Каллена, Дайану Юргенс и Судью Фарриса. Бог знал, что она смотрит и на странные события, происходящие здесь.

— Первым я разбудил Ральфа, — сообщил Глен. — Попросил его пойти в больницу и привести Фран.

— Если бы врач считал, что ей можно вставать, он отпустил бы ее домой, — раздосадованно заметил Стью.

— Но это же особый случай, Стью.

— Для человека, не желавшего прислушиваться к тому, что хочет сказать старая женщина, ты слишком торопишься добраться до нее.

— Я боюсь не успеть, — ответил Глен.

В десять минут четвертого к дому Ларри подъехал «джип». Дом был залит светом — не от газовых ламп, а ярким электрическим светом. Каждый второй фонарь тоже горел, не только здесь, на Столовой горе, но и по всему городу, и Стью всю дорогу, как очарованный, смотрел на них, пока они ехали на «джипе» Глена. Последние летние мошки, вялые от холода, вились вокруг стеклянных шаров.

Они уже выходили из «джипа», когда из-за угла появился старенький грузовичок Ральфа. Стью бросился к дверце, за которой сидела Франни, облокотившись спиной на диванную подушку.

— Привет, милая, — нежно произнес он.

Франни взяла его за руку. Лицо ее казалось бледным диском в темноте ночи.

— Сильно болит? — спросил Стью.

— Не очень. Я приняла обезболивающее.

Он помог ей выбраться из машины, а Ральф взял ее под вторую руку. Оба они видели, как сморщилась Франни от боли, ступив на землю.

— Хочешь, я понесу тебя?

— Я сама. Только поддерживай меня, хорошо? И иди помедленнее. Я не могу быстро идти.

Дойдя до тротуара, они увидели Глена и Ларри, наблюдающих за ними у входа в дом. Стоя против света, они напоминали фигурки, вырезанные из черного картона.

Они поднялись на крыльцо, Франни с трудом преодолевала боль, но с помощью Ральфа и Стью ей удалось войти внутрь. Ларри, как и Глен, был очень бледен и взволнован. На нем были блеклые джинсы, рубашка, нижние пуговицы которой были застегнуты неправильно, и дорогие мокасины на босу ногу.

— Извините, что потревожил вас, — сказал он. — Я сидел рядом с ней. Мы дежурили у ее постели. Понимаете?

— Да. Понимаю, — ответила Франни. По каким-то причинам слово «дежурили» напомнило ей о гостиной ее матери… в более добром, прощающем свете, чем когда-либо.

— Люси пошла прилечь. Я задремал и очнулся, а… Франни, тебе помочь?

Франни покачала головой и натянуто улыбнулась:

— Нет, я сама. Рассказывай.

— … а она смотрела на меня. Она может разговаривать только шепотом, но очень внятно. — Ларри вздохнул. Теперь все пятеро стояли в коридоре. — Она сказала мне, что на рассвете Господь заберет ее домой. Но что ей нужно поговорить с теми из нас, кого Господь не призвал к себе первыми. Я спросил, кого она имеет в виду, и она ответила, что Господь забрал Ника и Сьюзен. Она знала. — Он хрипло вздохнул и пригладил свои длинные волосы.

В конце коридора появилась Люси.

— Я сварила кофе.

— Спасибо, любимая, — произнес Ларри.

Люси держалась несколько неуверенно.

— Могу ли я пойти вместе с вами? Или это тайна, как и заседания Комитета?

Ларри взглянул на Стью, который спокойно ответил:

— Пойдем. Думаю, в этом нет ничего страшного.

Они поднялись в спальню, приноравливаясь к медленным шагам Франни.

— Она скажет нам, — внезапно произнес Ральф. — Матушка скажет нам. Не стоит волноваться.

Они вошли все вместе, и их встретил ясный взгляд умирающей матушки Абигайль.

Франни знала о физическом состоянии матушки Абигайль, но увиденное поразило ее. От тела старушки остались лишь сухожилия и кости, обтянутые пергаментной кожей. В комнате не было запаха разложения и подступающей смерти; здесь стоял сухой запах чердака… нет — запах гостиной матери. Игла капельницы едва входила в вену, потому что ее не во что было втыкать.

Но глаза старушки не изменились. Они были добрыми, теплыми, человечными. Это успокаивало, но Франни все же чувствовала ужас… не совсем страх, но, возможно, что-то более высокое, священное — благоговение. Было ли это благоговением? Чувство угрозы. Не рок, а будто некая ужасная ответственность, словно скала, нависла над их головами.

Человек предполагает — Бог располагает.

— Садись, малышка, — прошептала матушка Абигайль. — Тебе же больно.

Ларри подвел Франни к: креслу, и та с тихим стоном облегчения села, хотя знала, что и в таком положении спина не перестанет болеть. Матушка Абигайль по-прежнему смотрела на нее лучистыми, ясными глазами. Тишина воцарилась в комнате, глубокая тишина. Удивленно, словно в состоянии гипноза, Франни смотрела на умирающую, появившуюся в их снах прежде, чем в их жизни.

— Выгляни в окно, малышка.

Франни повернула лицо к окну, возле которого два дня назад стоял Ларри, разглядывая собравшихся у дома людей. Она увидела не темноту, а ровный свет. Это не было отражением комнаты; это был утренний свет. Она смотрела на слабое, слегка расплывающееся изображение ярко освещенной детской комнаты с кружевными занавесками. Там стояла колыбель, — но она была пуста. Детский манеж — также пустой. Подвешенные пластмассовые бабочки — их колыхал только ветер. Ужас охватил ее сердце холодной рукой. Остальные увидели это по выражению ее лица, но не поняли причину; они ничего не видели в окне — только лужайку, освещенную фонарями.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});