Братья Стругацкие - Ант Скаландис

Советская система в своём идиотизме дошла до полного совершенства, никакой царской цензуре это и не снилось. Система отбрасывала всё, мало-мальски выходящее за рамки.

Но, как говорил Булгаков, не тому надо удивляться, что трамваи не ходят, а тому, что трамваи ходят. То есть удивляйтесь не тому, что Стругацких давили, а тому, что их НЕ ТАК давили, и они всё- таки состоялись. Не такая уж и хромая судьба получилась. Бывало намного хуже.

Редакционный диалог того времени:

— Слушайте, но это же о фашистах.

— Бросьте, бросьте, все уже давно понимают, что фашисты — это мы.

Или, например, Леонид Зорин приносит рассказ. Редактор читает: „Смеркалось… Почему ты сразу нагоняешь тоску? Почему не начать: „Было ясное раннее утро…““

И, наконец, по поводу критики вообще. В советское время у критики была довольно странная роль. Прежде всего, одёргивание. Но даже это имело обратное значение. Ругают, значит, надо прочесть. До начала 60-х ещё можно было что-то сказать (потом я из критики ушёл). Нам удавалось объяснять, что у нас не плохая литература и хороший читатель, а наоборот. Из читателя вырастили монстра. А мы защищали окопную правду.

Почему не было критики на фантастику? Отчасти влиял снобизм. Но есть второй момент, из-за него я и ушёл из критики. Как учил Добролюбов? Берётся роман „Обломов“, вводится понятие „обломовщина“ (которое, кстати, придумал сам Гончаров) и распространяется на Онегина, на Печорина… Принцип обобщения. Если бы я так же поступил со Стругацкими, понятно, на кого я бы обобщил их зомбирование. И все бы сказали: вот Сарнов пишет, что Стругацкие — диссиденты. А к тому же такую статью никто бы и не напечатал, она бы сразу попала в ЦК — получается форменный донос.

Есть писатели счастливого дарования, обладающие вот этой, как я называю, манкостью. Их читают люди самых разных слоев общества. Зощенко, например. Каждый год вылавливали афериста, который выдавал себя за Зощенко, хотя тонкость, сложность, глубину, неоднозначность его понимали немногие. Со Стругацкими — то же самое. Насколько живучи сами аллюзии? Даже Оруэлл устарел. Социально-политическое уходит, а вот философия остаётся. Остаётся Лес, Гомеостатическое мироздание, Эксперимент, который вышел из-под контроля — об этом будут читать ещё многие и многие годы».

Честная критика была бы доносом! Вот ведь какое время наступало. И писали про АБС только всевозможные мерзавцы, а порядочные люди предпочитали помалкивать. Или — в виде исключения, — это были критики, специализирующиеся в области фантастики. Такие, как Всеволод Ревич, поднаторевшие вместе с авторами в эзоповом языке.

Однако для целого поколения думающей молодежи, формировавшей тогда свои либеральные взгляды, именно эта книга стала на всю жизнь самой любимой, потому что подсказала правильный путь. Например, для Егора Гайдара — безусловного лидера тех младореформаторов, кто сумел в конце 80-х — начале 90-х покончить раз и навсегда и с ублюдочной экономикой нашей страны, зацикленной, как и на Саракше, исключительно на военно-промышленном комплексе, и с чудовищной пропагандистской машиной, изображённой Стругацкими в виде башен- излучателей, оболванивающих миллионы людей.

«Читать Стругацких я начал ещё лет в семь, — признался мне Егор Тимурович, — и стал безумным поклонником всех написанных ими книг, включая „Страну багровых туч“, ну а такие вещи, как „Полдень“, перечитываю и сегодня.

Самых любимых, наверно, не меньше шести. По „любимости“ распределить трудно, назову в хронологическом порядке: „Трудно быть богом“, „Понедельник“, „Улитка“, „Лебеди“, „Обитаемый остров“ „Миллиард“. А на моё мировоззрение сильнее всего повлиял именно „Обитаемый остров“. Как его пропустили? Цензора надо было просто расстрелять немедленно. Но спасла фантастика и детская литература.

Стругацкие вообще повлияли на меня в огромной степени. Причём не только на меня — на всех людей с похожими биографиями, людей, выросших в хорошей семье, получивших приличное образование и привыкших думать о том, что происходит с твоей страной. Я даже не знаю, что ещё столь же сильно воздействовало на интеллектуальную атмосферу молодежи в 60 — 70-е годы. Увлечение Стругацкими — это был своеобразный механизм идентификации. Оказавшись в новой компании, ты начинал по ходу разговора употреблять некие обороты со вполне очевидными аллюзии, и если тебе отвечали тем же, значит, ты имел дело со своими, а если они не понимали, значит, были другими, может быть, хорошими, замечательными, но… скорее всего — чужими».

Вот такая получилась развлекательная книжечка о победах юного коммунара на далёкой планете, книжечка, которую писали специально в противовес ядовитой сатире «Сказки о Тройке» и мрачным прозрениям «Улитки на склоне» или «Гадких лебедей». Вот такой ход конём.

Что ещё любопытно: именно тогда, в апреле, заканчивая работу над чистовиком «ОО», братья впервые упомянут в рабочем дневнике совсем новую для себя тему.

«22.04 1). „Дом“

2). „Следователь“ — убивает преступника, убедившись, что его не осудят.

3). „Апокалипсис“

4). „Я и мой брат“ (Мой брат и я)»

4 июня появится некоторая расшифровка замысла, и становится окончательно ясно, что это зародыш будущего «Града обреченного»

«Мой брат и я, или Новый апокалипсис

a) Худ. линия

b) Биографич. линия

c) Размышления о судьбах мира

d) Притчи (например, про „Дом“); про страну, управляемую мертвецами».

А вот ещё одна идея того же времени, записанная в дневнике. Жаль, что она так и не была нигде использована, но сама постановка вопроса не может не вызвать грустной улыбки:

«Рассказ о человеке, который, отчаявшись в человечестве, посылает сигналы в космос: „SOS“. Всё что угодно, кроме этого бардака».

В июле и августе будет обычный для них отдых порознь, а затем, осенью и до самого декабря — совместный перевод «Саргассов в космосе» Эндрю Нортон для «Мира» и много творческих метаний. Раздумья, по существу, над «Градом», но под самыми разными названиями:

«„Люди и боги“: Боги исследуют вопрос о разумности. Что есть разум? Как мы изучаем обезьян и собак. Страшный удар для узнающего: „Они не считают нас разумными!“»

Это ли не зародыш «Пикника на обочине» и «Жука в муравейнике»?

«„Апокалипсис“: город, которым управляют мёртвые, заставляя жить живых по законам мёртвых».

«Новелла: шахматы, когда фигуры — люди. Следователь». «Скучные пустяки». Отсылка к цитате из М. Горького («В людях»):

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});