Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

И моментально накатывают воспоминания…

Убогая комнатенка. Плиточный пол. Разорванные рисунки. Кроваво-красный фаллос.

Музыку перекрывают ее крики.

Он упирается взглядом в васильковую стену, и море цвета смывает воспоминания. Он снова упивается красотой розового мяса и темно-фиолетовых внутренних органов мертвого парня, все еще висящего у него на руке. И наконец приходит оргазм.

Теперь можно заняться делом.

«Здор-р-рово!»

— Ой, Тони, ты здесь? — шепчет он. — Привет. Извини, но пока говорить не могу. Нужно выбрать картину.

Две яркие обнаженные фигуры не годятся. Не его стиль. На другой стене несколько картин. Обнаженная натура в розовых тонах, дальше пейзаж с преобладанием светло-зеленого. Опять не то. И вот рядом с пейзажем небольшой натюрморт: на темно-синей скатерти желтовато-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. Это именно то, что он ищет.

Несколько минут уходит на запоминание цветов, — пробовать, пробовать, пробовать, — затем, убедившись, что все хорошо упаковано, он роняет стройное тело парня на пол, пересекает комнату и мажет окровавленными пальцами по одному из незаконченных холстов парня.

«Это здор-р-рово!»

— Спасибо, Тони.

Цвета тускнеют. Он обводит взглядом картины и приходит к выводу, что все они заурядные, включая выбранный им натюрморт с яблоками в вазе. Тут нечему учиться.

Итак, творческая часть закончена.

Очень много времени уйдет на уборку. Несколько часов. Нужно все тщательно вымыть и протереть. Но он не торопится. Парень сказал, что их никто не потревожит.

Потом он с наслаждением долго стоит под душем, чистит свои вещи, внимательно осматривает ванную комнату, подтирает, вытирает, использованное им полотенце складывает и кладет в рюкзак.

Поднимает с пола синие джинсы парня, вытаскивает из заднего кармана бумажник и тоже кладет в рюкзак. Подумав, отправляет туда и джинсы.

Поднимает глаза на картины, пристально вглядывается в выбранный натюрморт. Но ваза теперь бледно-серая. Что ж, это в порядке вещей. Но он запомнил, и, значит, игра стоила свеч.

Он снимает с подрамника натюрморт, затем картину, которую измазал кровью, аккуратно сворачивает их вместе. Усмехается. Как глупо, что он собирался купить картину в магазине.

— Ты у нас такой умный, — произносит он громко высоким фальцетом.

И отвечает:

— Спасибо, Донна. Ты тут давно?

Затем произносит голосом Донны:

— Довольно давно.

— Ну и как тебе?

— Думаю, это здор-р-рово!

— Тони, я спросил не тебя, а Донну.

Но Донна исчезла. С его друзьями порой такое случается.

Сунув в рюкзак два туго свернутых холста, нож и бутылку спрея «Фантастик», он обходит мертвое тело, лежащее в луже крови, которая теперь кажется чернильно-черной.

Пытается вспомнить цвет волос парня. Вроде бы они были черные. Или там присутствовал намек на красное дерево?

«Вот дерьмо! Уже забыл».

— Кое-что определилось, — сказала Кейт, комментируя рентгенограммы картин из Бронкса. — Он пишет названия цветов. Вот «Y», которое я заметила в самом начале. Это первая буква слова «yellow».[83] Есть тут и красный, и синий, и зеленый. Багровый. Кроме того, яркий арбуз и мягкий желтый. Правда, не вполне понятно, что это такое. Самым загадочным мне кажется цвет, который он обозначает как «ослепительный». — Она положила рентгенограмму на стол и взяла фотографию краев картины. — Какое увеличение?

— Четыреста процентов, — ответил Браун.

— Здесь тоже слова. — Кейт вгляделась в фотографию. — Почерк похож на детский. Какие-то имена. Посмотрите. Вот тут написано много раз «Тони». А это… может быть… «Дон» или «Дот», дальше «Брен»… «Бренда»… — Она передала фотографию Перлмуттеру. — Что скажете?

— «Тони», без сомнения. И возможно… «Дайан». Нет, «Дил»… или «Дилан»? «Боб Дилан» или «Дилан Томас».

— Кто такой Дилан Томас? — спросил Грейндж, посмотрев на своих помощников, агента Маркуса и агента Собецки. Те пожали плечами.

— Поэт, — ответил Перлмуттер.

Крайнее напряжение на лице Грейнджа сменилось обычным напряжением. Видимо, он решил, что не обязан знать каких-то поэтов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А вот здесь, кажется, написано «Брэд» или «Бренда», — заметил Браун.

— Может, это его жертвы? — предположил Грейндж, изучая фотографию.

— Но имена обнаруженных жертв совсем другие, — отозвался Браун.

— Возможно, не всех еще обнаружили, — возразил Грейндж. — Но это могут быть и планируемые.

— Да, — согласилась Кейт. — Но те же самые имена написаны по краям обеих картин.

— А если это родственники? — вставил Браун. — Или друзья?

— Если он настоящий психопат, у него нет друзей. Эти типы длительных связей не заводят, — пояснил Фримен.

— Такое навязчивое повторение одного и того же характерно для творчества душевнобольных, — сказала Кейт.

Фримен кивнул:

— Верно. Повторение успокаивает шизофреников.

— Вы, конечно, читали доктора Курта Эрнста?

— Немецкий психиатр, эксперт по творчеству душевнобольных? — уточнил Фримен. — Разумеется.

— Доктор Эрнст также историк искусства. Я познакомилась с ним несколько лет назад на выставке душевнобольных в Центре рисунка. Говорят, он сейчас в Нью-Йорке. Я позвоню ему, попрошу посмотреть эти картины. Надеюсь, не откажет.

— Тут вроде как цветовой план, — произнес Перлмуттер, рассматривая рентгенограмму.

— Но он отошел от него. — Кейт указала на цветную фотокопию соответствующей картины в натуральную величину. — Видите, написано «желтый», а он положил голубую краску. Небо обозначено голубым, а он кладет красную и розовую.

— Парень очень организованный, — заметил Браун. — Все за собой тщательно убирает. Пытками не занимается, то есть не убийца-садист. Но потрошит тела жертв, как безумец. Очень странно.

— Эти люди живут в мире своих причудливых фантазий, — проговорил Фримен. — Пока мы не знаем, какая у него фантазия. Но то, что это какой-то ритуал, сомнений не вызывает.

— Включая и выбор проституток? — спросил Перлмуттер.

— Вполне возможно. Мы поймем его только тогда, когда узнаем, что им движет. Но у этих ребят часто не одна, а несколько маний.

— Полагаю, ключ к разгадке в этих картинах, — сказала Кейт. — Что они для него?

— Приношения жертве? — предположил Фримен.

— Возможно. — Кейт начала ходить по комнате, не замечая, что обмахивается рентгенограммой. — Он приносит картины специально, чтобы оставить на месте убийства. Зачем? Хочет, чтобы их обнаружили, или ему это безразлично?

— Верно, — сказал Фримен. — Продолжайте.

Кейт остановилась, перестала обмахиваться.

— А если он приносит их, чтобы как-то использовать, а затем, когда они становятся ненужными, теряет к ним интерес?

— Вот это самое главное, — воскликнул Фримен, — понять, как он их использует!

Кейт задумалась.

— Он пишет названия, но потом кладет на данную область совершенно другой цвет.

— Чудно как-то. — Браун развел руками.

— Вы правы. Но некоторые художники делают подобные вещи из концептуальных соображений.

— Концептуальных? — удивился агент Собецки.

— Художников-концептуалистов интересует природа искусства, — объяснила Кейт.

— В каком смысле? — подал голос Грейндж.

— Они иллюстрируют идеи. Например, Джаспер Джонс. Он концептуалист не в чистом виде, но использует в работе отдельные концептуальные понятия. Погодите, погодите… — она посмотрела на рентгенограммы, — это невероятно, но наш клиент в чем-то копирует метод Джаспера Джонса.

— Как это понять? — спросил Браун.

— Хм… у Джаспера Джонса есть серия картин, где вся поверхность покрыта густыми мазками какой-то краски, скажем желтой, а поверх он пишет слово «желтый».

— И что это означает? — осведомился Грейндж.

— Джонс указывает на различие между словом «желтый» и желтым цветом. Подчеркивает, что цвет изображают двумя способами: с помощью слова и образа. В первом случае они совпадают, слово «желтый» и пространство, заполненное желтым цветом. Вы меня поняли? — Она посмотрела на мужчин, заметив, что они с трудом постигают ее объяснения. — Но часто Джаспер Джонс поступал иначе, — почти так же, как наш клиент, — покрывал пространство картины, скажем, желтой краской, а писал «синяя». То есть отрицал реальность того, что вы видите.