ВМБ - Анатолий Азольский

В голове дежурного по ПСОДу планшет жил независимой от штаба жизнью, макетики передвигались сами собой в те дни и часы, когда Маркин спал у себя в комнате или лежал на пляже. И полтора часа назад, сдавая смену, он принял донесение сухумского поста: стоявший в порту теплоход «Украина» вышел в море, держа курс на юг; теплоход опаздывал на сутки, но, конечно, укоротит стоянки и в Поти, и в Батуми, чтоб войти в расписание. Билет же на руках, отпала нужда толпиться у кассы.

Итак, в шесть утра завтра он будет в Батуми. Все складывалось как нельзя лучше, если б не этот проклятый пакет парной связи. С ним надо как-то решить. Его уже Хомчуку не вернешь; но и не сидеть же здесь под платанами или потягивать пиво в Харчевне, которая, кстати, прикрылась: Маркин увидел, как Варлам навесил замок на дверь и куда-то резво поспешил — старик, оказывается, не такой уж тягуче-медлительный. Или в гальюн торопится?

Надо, подумалось, как-то избавиться от сверхсекретного пакета, в котором никаких секретов нет. Никаких! Однако свеж еще в памяти случай, обнародованный в приказе Главкома ВМФ. У старпома подводной лодки пропал в каюте секретный документ. Установлено было абсолютно точно: документ где-то на лодке, не мог быть вынесен никак. Десять лет — таков был приговор. А семь месяцев спустя на ремонте в доке при вскрытии обшивки каюты документ был найден, что тем не менее на судьбе старпома не сказалось, он продолжал томиться. Эти же листочки в пакете только тогда имели ценность, если в нарушение всех инструкций не уничтожались после применения, а сохранялись, что влекло наказание, даже если они не попадали в руки американских шпионов.

Маркин поднялся, покинул тень. Сразу дохнуло сорока градусами раскаленного воздуха. Спасала надетая на голое тело рубашка, в кителе было бы невыносимо. При ходьбе тело обдувалось. Чемоданчик с кителем, удостоверением личности, пропуском в штаб, фуражкой, паспортом, пакетом и бутылкою коньяка оттягивал руку.

Обеденный перерыв еще не кончился, на часах — 13.35, и, когда до штаба оставалась сотня метров, Маркин начал переодеваться. Рубашка впечатляющей расцветки отправилась в чемоданчик, фуражка обосновалась на голове, а на теле — китель. Все решив и рассчитав, он прибавил шагу, надеясь управиться с задуманным делом до того, как через КПП потекут офицеры…

Поднявшись на третий этаж, он постучался в знакомую, обитую кровельным цинком дверь с надписью «Посторонним вход строго воспрещен». Немногие посвященные в дела этой комнаты знали условные стуки, и Маркину — после тройного удара кулаком — приоткрылось окошко, выглянул дежуривший мичман, узнал, лязгнул замком, на немой вопрос кивком головы указал на выгороженную в комнате клетушку, обитую, как и дверь, металлом. Маркин побарабанил по ней костяшками пальцев. Еще одно оконце открылось, а затем и дверь. Вышел капитан-лейтенант, на кораблях именуемый так: офицер СПС (средства потайной связи), а здесь — начальник 8-го отделения. Его в штабе не любили, как, впрочем, и нигде — за придирки и постоянные напоминания о бдительности. Достав из кармана конверт, Маркин посвятил главного шифровальщика базы в суть того, зачем пришел сюда. Конверт с пакетом парной связи, сказал он, выдан мичману Ракитину 26 июля сего года для последующей доставки на пост в Батуми, но до сих пор содержится в штабе. Не исключено, что конверт придется отправлять к месту назначения, но сегодня-то — 30 июля, причем сеанс связи если и предвидится, то только завтра, 31-го числа. Следовательно, все предшествующие этой дате листочки — лишние, не будут использованы ни при каких обстоятельствах, и надо их уничтожить — здесь, в Поти, а не там, в Батуми, поскольку — это общеизвестно и общепринято — пересылка или передача неиспользованной документации запрещена. Таким образом, подытожил Маркин, надо сейчас по акту десять листков с группами пятизначных чисел аннулировать путем сжигания или какой-либо иной процедуры.

Капитан-лейтенант, подумав, согласился — после того, как позвонил на узел связи и установил, что на выделенной Ракитину частоте радиообмена не было. В клетушке он достал разные журналы учета, включил настольную лампу и с лупою изучил печать на конверте. Те же действия проделал и мичман. После чего конверт был вскрыт и все листочки, прихваченные клеем по левому краю, пересчитаны дважды. Самый последний (на 31 июля, для односторонней связи) оставлен, для него нашелся чистый конверт. Мичман включил электроплитку и поставил на нее жестянку с сургучом. Заодно в розетку воткнулась еще одна вилка, стала нагреваться специальная печурка, накалилась она быстро. Вновь пересчитанные папиросные листочки на электрических углях скукожились, изогнулись в черные пластины и превратились в пепел, который струей воды из-под крана смылся в канализацию. Начальник отделения быстро заполнил акт об уничтожении, он был — не без некоторой торжественности — подписан всеми тремя присутствовавшими при аутодафе. Маркину пришлось выдержать нелегкую минуту: капитан-лейтенант вознамерился было вписать в журнал выдаваемый офицеру ПСОДа конверт, но после напоминания о том, что запись уже есть (датированная 26 июля), изменил решение. Рукопожатие, два-три слова о жаре — и Маркин миновал КПП до того, как через него пошли косяком офицеры штаба. Дело сделано, нарушены все мыслимые и немыслимые инструкции, приказы, наставления и даже сами местные порядки. Вот что значит знакомство с начальником самого секретного отделения.

Теперь можно не спешить. Автобус привез к дому. Чемоданчик поставлен на пол, тело разлеглось на кровати, веки смежились, Маркин впал в состояние небытия, напоминающее длительный и невидящий взгляд на планшет. Корабли и самолеты операционной базы шли разными курсами и пересекали воздушное пространство, их перемещениями на планшете ведал заступивший на смену новый дежурный по ПСОДу, но и во сне Маркин продолжал следить за ползущими макетиками, и когда теплоходу «Украина» оставалось до Поти тридцать миль, он проснулся. Глаза еще были закрыты, а ноги уже обосновались на полу. Голова ясная, думающая, желудок радостно пуст, щеки и подбородок требуют лезвия, скользящего по намыленности. Черные флотские ботинки начищены, черные офицерские брюки не на клапанах и мало чем отличаются от штатских, фуражка и белый китель уложены в чемоданчик, туда же полетела разная мужская мелочь. Долгих пять минут длилось разгадывание ребуса — совместим ли паспорт с удостоверением личности, принимая во внимание, что обладатель того и другого держит в чемоданчике конверт особой секретности. К паспорту может прицепиться милиция, к удостоверению личности — сверхбдительные стражи военно-морского порядка. Что будет в том и другом случае — трудно представимо, поэтому удостоверение личности было сунуто под половицу, а паспорт уложен в карман брюк. Коньяк решено было взять с собой.

Наиболее же трудная часть задуманного сделана была в полторы минуты. Конверт вскрыт и подвергнут операции уничтожения. Квадратик папиросной бумаги с пятизначными группами сложен вдвое, потом вчетверо. Острием гвоздя выщелкнута крышка ручных часов «Победа», и дополнение к шифрам улеглось на механизм, а затем крышка вдавилась в корпус, замуровав государственную и военную тайну. Несколько дольше длилась порча браслета. Теперь снять с запястья ручные часы было невозможно.

Дверь едва не была закрыта на ключ, когда пришла мысль: голубая в клетку рубашка — да чересчур уж она в глаза бросается, слишком приметна! Долой ее, снять, надеть эту вот, серенькую, мятую, невзрачную. В путь! Теперь — в путь!

До швартовки теплохода оставался час. Есть еще время найти якобы случайного знакомого, обязательно в штатском и не местного, вместе с ним подняться на борт, ибо два оживленно беседующих человека — это не одиночка с недобрыми намерениями, каким представлялся пограничникам сам Маркин, частенько до полуночи валявшийся на пляже. Как там заметилось, обходивший берег дозор никогда не останавливался около парочек, исходя из сугубо математических расчетов: вероятность того, что шпион любуется закатом, невысока, но два шпиона вместе — это уже стремящаяся к нулю величина. Потому так нужен временный попутчик, чтоб он заслонил Маркина, в котором даже наметанный и опытный взгляд не должен опознать переодетого офицера штаба.

Чистая и ясная голова алкоголика Казарки все продумала точно, билет взят им правильно: именно палубный наиболее выгоден, ночь будет проведена в шезлонге. Температура наружного воздуха — плюс двадцать два, море — один балл, ветер юго-западный, почти штиль. Лучшего места и времени не найдешь. Взять каюту — это обозначить себя. Третий помощник капитана, ведавший пассажирскими перевозками, может запомнить его, да и какие-нибудь шастающие по коридорам вахтенные заприметят.

Наступали решающие часы в исполнении скрытно и тщательно разработанного плана. Под мерцающими звездами пробирался Маркин к порту, держась подальше от улицы Ленина, ведущей к морю, всегда людной в вечерние часы. Небесная синева сгущалась, скрывая его, крадущегося к морвокзалу. Никого из знакомых не повстречалось, и это казалось хорошим признаком. «Украина» была уже в трех милях от порта, приветствуя Маркина огнями и призывая к бдительности, к бдительности и еще раз к бдительности. Впереди шла женщина, перекладывая большой чемодан из руки в руку, и прибавивший было шагу Маркин (женщине надо же помочь!) резко осадил назад, потому что узнал Антонину Синицыну!