Покаяние пророков - Сергей Алексеев

Кондрат Иванович изумился, вытянул губы трубочкой. Он считал себя чуть ли не полиглотом, хотя Космач слышал лишь песни на испанском, некое бормотанье на немецком и то по пьяному делу. Больше он пел на русском «Куба, любовь моя…».

— Ну и какие, например?

— Древнегреческий, арабский, арамейский. Ну и древнерусский.

Комендант и глазом не моргнул, разве что чуть подзатянул паузу.

— Сбегай к Почтарю и принеси еще один флакон. Я бы сам, но он опять отравы даст… А я тебе другую историю расскажу!

— Не могу! — Космач встал. — Конь не поен, вода не ношена, печь не топлена и боярышня почивать изволит после дальней дорожки. А ну как проснется, а меня нет?

Комендант лишь вздохнул тяжело.

— Скоро тебя водорослями накормили. Эвон как запел…

2. Мастер

Академик начал умирать в ночь с пятницы на субботу, как и положено много пожившему на свете и благопристойному человеку, в собственной постели, в стенах просторного, заставленного книгами кабинета, но в присутствии одной лишь сиделки, стареющей, сутулой секретарши. Она дежурила бессменно вот уже двое суток, как только случился очередной микроинсульт и восьмидесятивосьмилетний старец впал в состояние между жизнью и смертью, лежал в полубессознательном состоянии, не отвечал на вопросы, однако изредка будто просыпался и просил сделать у кол.

Лидия Игнатьевна за все это время глаз не сомкнула, встречала и провожала врачей, устраивавших консилиумы прямо возле умирающего, людей, узнавших о критическом состоянии академика, надоедливых, беспардонных журналистов, и от всего этого сильно притомилась, задремав в кресле у кровати, но ни на мгновение не выпустив дряблой старческой ладони.

Известный на весь мир ученый и на смертном одре оставался таким же, как в жизни, — непроницаемое бледное лицо, бесстрастные и чуть оловянные от внутренней сосредоточенности глаза, неспешные и ничего не выражающие движения, тем более никак не изменился скрипучий, однотонный голос. Эта его закрытость была тоже знаменита, особенно после того как он получил Нобелевскую премию и данное журналистами прозвище Мастер — эдакий намек на масонство. Как только пресса ни пыталась снять с него маску, возбудить и даже вывести из себя, чтоб заглянуть внутрь, — лауреат оставался стоически спокойным и почти бесчувственным. Однако пробывшая рядом с академиком, пожалуй, лет сорок Лидия Игнатьевна настолько изучила образ жизни и нрав Мастера, что определяла его состояние по неуловимым для чужого глаза деталям: как он держит карандаш, носит шляпу, какого оттенка тяжелые, мясистые мочки ушей, даже — какой ветер исходит, когда он движется по коридору или приемной.

Сейчас сквозь дрему она ощутила легкий толчок, после чего показалось: начала холодеть рука академика.

Он был в сознании, но на сей раз не попросил укола.

— Да, — проскрипел. — Леденеют конечности… Мне зябко…

— Доктор! — Она бросилась в смежную комнату, где на диванчике спал дежуривший врач.

— Не нужно доктора, — невозмутимо прервал академик. — Не тревожьте, пусть отдыхает. Мне холодно, остывают ноги…

— Я укрою! — Лидия Игнатьевна схватила старый клетчатый плед, но тут же осела: академик пошевелил умирающими пальцами, что означало неудовольствие.

— Нет, это первые признаки… Где люди?

— Я сообщила всем, кого вы указали в списке.

— Что же… Позовите… Хотел бы видеть профессора Желтякова в первую очередь. Из Петербурга.

— Его нет… Никто еще не прибыл. Но в передней ждут представитель президента, два журналиста с ОРТ…

— И это все?..

— Нет, еще господин Палеологов, наша аспирантка Лена и врач…

— Почему они не приехали? Вы передали мою волю?..

— Да, я все исполнила, но прошло мало времени, и никто не успел приехать.

Она не могла сказать, что извещенные два дня назад и собравшиеся в доме близкие люди просто устали ждать, когда наступит час прощания, последних наказов или, хотя бы, когда Мастер придет в себя, и под разными предлогами покинули квартиру умирающего. Тем более — наступала ночь. Никто из них не надеялся, что он еще встанет, и потому была общая просьба звонить в любое время дня и ночи, если произойдут какие-то изменения в любую сторону.

— Сейчас же всех еще раз обзвоню! — Лидия Игнатьевна хорошо понимала близких в окружении академика и постаралась их защитить. — Они в пути и приедут!

— Что говорят врачи? — бесстрастно спросил Мастер и снова пошевелил пальцами. — Скоро?..

— Последний консилиум состоялся в шесть часов вечера. Кризис миновал! Дело пойдет на поправку…

— У меня стынут руки. А они говорят — миновал. — Он перевел взгляд на список в руках у сиделки. — Ждут. Все ждут… Кто это составлял?

— По моей просьбе госпожа Наскокина, депутат Государственной Думы.

— Да… Прошу вас, не звоните этой барышне и не впускайте, если приедет сама.

— Она так хотела что-то сказать вам…

— Я при жизни от нее устал.

— Хорошо.

— Почему здесь нет Желтякова? Вы звонили ему? Он приехал из Петербурга?

— Его никто не знает. — Лидия Игнатьевна растерялась. — Я тоже никогда не видела профессора в лицо… Возможно, приехал. Несколько часов назад заходил какой-то человек… Узнал, что вы без сознания, ушел и не представился. Позвоню еще раз в Петербург!

— Сделайте милость, и немедленно, — виолончелью пропел голос Мастера, что означало нетерпение. — И спросите, где он остановится в Москве. Найдите его!.. Не могу умереть, пока не увижу…

Он прикрыл глаза, будто снова впал в забытье, а взволнованная и раздосадованная сиделка тем временем торопливо набирала междугородний номер. И не успела — академик поднял пергаментные веки.

— Идите в другую комнату. А ко мне пригласите представителя президента.

Не прошло и минуты, как на пороге очутился лысоватый краснолицый человек в сером костюме с повадками старого слуги при высокородном господине, что выдавало в нем бывшего партийного функционера.

— Президент выражает глубокое сопереживание и надежду на ваше выздоровление. — Он с порога начал выдавать заготовленную речь. — И продолжает настаивать на помещение вас в «кремлевку», к лучшим врачам…

— Оставьте, — оборвал его академик и указал слабым пальцем на стул у своих ног. — Старость не лечится, он это знает. Когда-то и я должен умереть…

Представитель послушно сел, однако, настропаленный референтами, не мог оборваться на полуслове и не высказать всех обязательных предложений. И, одновременно смущенный, возможно, от радости, что довелось лицезреть Мастера, заговорил обрывками фраз, должно быть, путая теперь две заготовленные речи — у постели больного и над гробом:

— Вся мыслящая Россия осознает… Гордость за то, что мы были современниками великого ученого… Вы интеллигент номер один… Президент намерен лично посетить вас, как только вернется из зарубежной поездки… Вас по праву называют совестью нации…

Несмотря на слабость, академик чувствовал ясность собственной мысли и потому особенно сильно слышал фальшь и неискренность этого человека, но дело было вовсе не в том: что еще должен говорить присланный президентом чиновник? Холод действительно прилипал к подошвам, словно Мастера поставили босым на каменный пол, была опасность, что осталось совсем немного времени, и терять его попусту не хотелось.

— Я умираю, — напомнил он. — И прошу выслушать…

Наконец-то представитель заткнулся, чуть подвинул стул вперед и, склонив лысую голову, замер, как микрофон.

— Передайте господину президенту… Дословно…

— Да, я слушаю. Слушаю!

— Не следует останавливаться на достигнутом. Победа не так близка, как ему кажется, видимы лишь ее некоторые знаки. Материал имеет достаточный запас прочности… Возможен качественный переход. Перекристаллизация твердого тела, чего допустить невозможно. Только законы… физики и тотальный контроль над процессами… Вы все запомнили?

— Могу повторить!

— Не мне — ему повторите: законы и контроль.

— Я не совсем понял… Что это значит?

— Вам и не нужно понимать. Все, больше не задерживаю…

Опытный партийный функционер хорошо осознавал свое положение, больше ничего не уточнял, не вдавался в подробности и не просил разъяснений, но не ожидал столь короткого и скорого наказа.

— Выздоравливайте. — Неловко замялся. — Мы все надеемся… ждем… До свидания!

В последний миг решился — прикоснулся горячей рукой к ледяной грозди пальцев. И это было неприятно Мастеру: окружающий мир отдалялся вместе с уходящим теплом тела…

Лидия Игнатьевна ждала конца встречи за дверью.

— Я разыскала профессора Желтякова! — заговорила шепотом, поправляя потревоженную гостем руку академика. — Он уже в Москве и остановился в гостинице «Космос». Через сорок минут будет здесь.