КГБ сегодня. Невидимые щупальца. - Джон Бэррон

Да и облик Левченко соответствовал игре, для которой наметил его КГБ. Его слегка скуластое лицо с прямым носом, каштановые волосы и пытливый взгляд темных глаз в сочетании со стройной спортивной фигурой делали его весьма симпатичным молодым человеком — он был из тех, кто всегда к месту — и в дипломатическом салоне, и в изысканном ресторане, и в залах парламента.

КГБ не обнаружил в биографии Левченко каких бы то ни было изъянов или «идеологических отклонений», хотя он трижды проходил тщательную проверку. Первый раз — в 1966 году, когда советская военная разведка (ГРУ) начала готовить его к опаснейшему заданию в Англии, которое могло поставить мир на грань третьей мировой войны. В 1968 году Второе главное управление отозвало Левченко из ГРУ, чтобы использовать его в качестве своего агента. Объектом его деятельности должен был стать японский дипломатический персонал в Москве. В связи с этим Левченко подвергли вторичной тщательной проверке. И, наконец, года два спустя главное управление решило зачислить его в свой штат.

Каждая из проверок длилась несколько месяцев. На это время в квартире Левченко незаметно устанавливалась подслушивающая аппаратура, его телефонные разговоры записывались, за ним велась негласная слежка и к нему подсылали провокаторов. Непосредственно и через своих осведомителей КГБ скрупулезно изучал личность Левченко, расспрашивая его товарищей, родственников, соседей, — были разысканы буквально все, кто когда-либо так или иначе соприкасался с этим человеком.

Конечно, набралось какое-то количество компрометирующих слухов, мнений и даже фактов. Было неопровержимо установлено, что Левченко уединялся со своими коллегами женского пола в подвале огромного здания Комитета афроазиатской солидарности. Во время беспосадочного авиарейса Токио — Москва он уговаривал стюардессу отдаться ему в одном из отсеков, предназначенных для отдыха экипажа, и она, по-видимому, уступила ему. Более того, когда самолет уже приземлился в подмосковном аэропорту, эта пара вновь была обнаружена в том же отсеке. Некоторые из источников критически отзывались о Левченко как о человеке невыдержанном и порой не умеющем держать язык за зубами, так что перед началом последней проверки один видный сотрудник КГБ по-дружески предостерег его: «Ты иногда бываешь слишком откровенным с людьми. Но на ближайшее время я хочу тебе посоветовать: держи рот закрытым и, кстати, застегни наглухо штаны!»

Наверное, в его личном деле набрались и другие малоприятные факты. Но во всех случаях Левченко был признан достойным доверия своего ведомства. Поэтому надо думать, что все это были действительно мелочи и среди них не оказалось ничего такого, что могло бы поставить под сомнение его лояльность и пригодность для намечаемых операций. И решение руководства КГБ направить Левченко в Японию под видом журналиста и корреспондента «Нового времени» выглядело вполне логичным.

В последнюю ночь перед отъездом, в феврале 1975 года, Левченко взял такси и подъехал к православному собору рядом с одним из вокзалов. Выйдя и осмотревшись кругом, он заметил неподалеку постоянного наблюдателя от КГБ — молодого парня, сидевшего за рулем машины, как бы случайно остановившейся напротив собора. Направившись прямо к нему, Левченко вынул свое красное гебистское удостоверение:

— Где-то тут должен быть мужчина моего роста, в сером пальто и черной меховой шапке. Не заходил такой в церковь?

— Нет, товарищ лейтенант, за последние два часа одни только старухи…

— Ну, он мог проскользнуть незаметно. Это еще тот тип! Я пойду гляну, пожалуй…

Перед алтарем Левченко опустился на колени и произнес ту же молитву, какую не раз повторял еще в прежние времена: «Отец наш Небесный, прошу Твоего участия и милосердия. Молю Тебя, прости мне грехи мои, наставь меня на путь истинный, укрепи во мне веру!»

Выходит, КГБ при всей своей дотошности и въедливости чего-то явно недосмотрел. Свое самое заветное Левченко скрывал от окружающих так тщательно, что никто, даже его жена, не догадывался, что он был верующим человеком. И уж конечно, никому не могло прийти в голову, что в душе он уже давно взбунтовался против советской системы, ненавидя ее за тот чудовищный путь, каким она вынуждает идти его родину.

Должно быть, это мировоззрение он унаследовал от отца, по профессии химика, по необходимости — армейского офицера. Станислав родился 28 июля 1941 года, в Москве, и его самое раннее воспоминание детства относится к 1944 году. В тот день отец подхватил его на руки и сказал ему что-то такое, чего он тогда не смог до конца понять: «Мама и обещанный тебе братик не придут домой, они умерли в больнице!»

Спустя четыре месяца он попал под грузовик и сам оказался в больнице с полураздавленным тазом. Теряя сознание от боли, мальчик услышал, как кто-то произнес над ним: «Нет, он не выживет…» Но женщина-хирург спасла его. Пролежав десять месяцев в больнице, он вернулся домой.

Постоянно навещая сына в больничной палате, отец Станислава подружился с Анастасией — так звали хирурга, и в конце войны они поженились.

Военное начальство назначило Левченко-старшего офицером связи в Белград. Возвратившись в конце 1947 года в Москву, он просил сына никогда и никому не говорить о том, что они были какое-то время за границей. На следующий год Сталин возобновил свои кровавые «чистки», и отцу пришлось настойчиво повторить свое предупреждение. Кроме того, он просил никому не рассказывать и о том, что у них дома есть иностранные книги. «Иногда приходится скрывать правду от некоторых людей, от посторонних, — сказал он. — Но перед самим собой надо всегда быть искренним».

Станислав вспоминает, что его отец не только проповедовал честность на словах, он и сам поступал всегда честно. Они жили в страшной тесноте, занимая одну комнату в коммунальной квартире, где, помимо них, было еще семь семей.

Однажды Станислав услышал, как мачеха убеждала отца использовать свои связи в военных кругах, чтобы там помогли ему с получением приличной квартиры. «А что делать тем, у кого нет таких влиятельных друзей? — возразил отец. — Нет, это было бы нечестно!» По тем же причинам он отказался воспользоваться протекцией для того, чтобы Станислава приняли в привилегированную школу с английским языком. «Пусть заслужит сам это право, пусть покажет себя на экзаменах». Правда, отец пригласил репетитора, чтобы помочь сыну в английском языке.

Левченко-старший был аполитичен. Он занимал должность начальника химической лаборатории в научно-исследовательском институте, принадлежащем военному ведомству, был автором учебников — и его интересы были сосредоточены на научной деятельности. Станислав никогда не слышал, чтобы отец критически отзывался о коммунизме, о партии или о ком-либо из советского руководства: он просто не высказывался на эти темы. Правда, у них дома хранились запрещенные труды дореволюционных историков. Бродя с сыном по букинистическим магазинам или гуляя в выходной день в парке, отец убеждал Станислава изучать всерьез историю и культуру России. От отца и из книг, которые были у них дома, Станислав узнал, что до революции в стране процветали науки, литература и искусство; из года в год собирались такие урожаи, что Россия обеспечивала хлебом не только себя, но и большинство стран Центральной Европы; Россия успела до революции создать собственную промышленность, уступавшую только таким странам, как Соединенные Штаты, Англия и Германия. Станислав унаследовал от отца его гордость за свою родину и его убежденный патриотизм.

Осенью 1953 года Левченко-старший, носивший тогда звание полковника, был выбран парторганизацией в качестве представителя от института на суд над Берией. Вернувшись поздно вечером домой, отец выглядел таким подавленным, каким Станислав никогда еще его не видел. Он наотрез отказался рассказывать о каких бы то ни было подробностях: «Это слишком жутко, чтобы говорить об этом. Невозможно поверить, что такие вещи могли происходить в нашей стране!» Именно тогда Станиславу впервые пришла в голову мысль, что Россия и Советский Союз — это далеко не одно и то же.

В 1954 году у Левченко-старшего врачи обнаружили рак, притом уже в неизлечимой стадии. Его сослуживцы — что было не вполне обычным явлением — обратились в Совет министров с ходатайством, чтобы умирающему присвоили генеральское звание. За три дня до смерти, уже в полубессознательном состоянии, он узнал, что произведен в генерал-майоры. Вскоре после его смерти семья Левченко стараниями тех же военных получила отдельную двухкомнатную квартиру.

Трудно понять, почему так произошло, но, оставшись вдовой, Анастасия вдруг воспылала бессмысленной ревностью к покойной матери Станислава: она сожгла все ее фотографии, уничтожила все до единой вещи, хоть как-то напоминавшие о ней, и официально усыновила мальчика. Это усыновление тогда казалось ему нелепой прихотью со стороны мачехи, но оно имело далеко идущие последствия. Из семейных документов были стерты записи, относящиеся к рождению Станислава, в частности самая опасная из них — то, что его мать была еврейкой.