Мир сцены: Любопытные нравы и обычаи его жителей - Джером Джером

Они очень много говорят о женитьбе, но никогда не вступают в брак. Они такие плуты! Они отлично видят, что делается у господ.

Сценический крестьянин очень любит выпить, а когда пьет, то хочет, чтобы все это видели. Он ни за что не выпьет тихо и смирно полпинты в кабаке, — нет, он выходит на улицу, поет о том, что он пьет и проделывает разные штуки со своим стаканом, например, опрокидывает его себе на голову.

Но несмотря на это, он — заметьте — человек умеренный и пьет не особенно много. Его обычная порция это одна маленькая кружка эля, вместо сорока.

Он способен понимать юмор и беспрестанно смеется. Право, очень трогательно смотреть на него, когда он помирает со смеху от какой-нибудь самой пустой шутки. Как такой человек мог бы наслаждаться настоящей шуткой! Почем знать, может быть, ему когда-нибудь придется услыхать и настоящую шутку? Но только это, наверно, его убьет.

Присмотревшись к сценическому крестьянину, вы находите его очень симпатичным. Он такой добрый, такой наивный, точно ребенок, — словом, человек не от мира сего. Он представляет собою идеал христианина.

Старик-простак

Он потерял жену, но знает, где она теперь — с ангелами!

Но она не совсем умерла, потому что у героини ее волосы. «Ах, у тебя точно такие же волосы, какие были у матери», говорит старик, ощупывая головку дочери, которая стоит перед ним на коленях.

И при этих словах все утирают слезы.

Все действующие лица на сцене самого высокого мнения о старом простаке, но к концу первого действия они теряют к нему уважение, и он, обыкновенно, умирает в первом действии.

Если он не умрет своей смертью, то его убьют. Это самый несчастный старик. Если он только вмешается в какое-нибудь дело, то можно сказать почти наверняка, что удачи не будет. Если он бывает управляющим или директором какого-нибудь банка, то не будет окончено еще и первое действие, а уже наступит крах. Если он стоит во главе какой-нибудь фирмы, то ей угрожает банкротство. Если нам скажут, что он поместил все свои сбережения в известное общество, как бы солидно оно ни было и какую бы прибыль не приносило прежде и не приносит теперь — мы уже знаем наперед, что оно просуществует недолго.

Стоит только старому простаку сделаться акционером этого общества, и уже его не может спасти никакая сила.

Если бы и мы принадлежали к числу жителей сцены и нас бы просили присоединиться к какому-нибудь коммерческому предприятию, то мы прежде всего спросили бы: «А не участвует ли в нем простак?» Если бы нам ответили утвердительно, то мы знали бы, как поступить в этом случае. Если старый простак бывает чьим-нибудь опекуном, то он может гораздо дольше бороться с теми несчастьями, какие посылает ему судьба. Он энергичный старик и до тех пор, пока не истратит всех денег, он бодр духом и выдерживает борьбу. И только истратив последний пенни, он впадает в отчаяние.

Только тогда и приходит в голову старику, что посторонние люди могут превратно истолковать те побуждения, которыми он руководился, живя в роскоши на эти доверенные ему деньги. Свет, пустой, бессердечный свет назовет это мошенничеством и все будут считать его старым плутом.

И мысль эта сильно тревожит старого простака.

Но, по-настоящему, свет не должен бы осуждать его: мы вполне уверены, что никто другой не выказал бы такой готовности и такого желания загладить свою ошибку (если только она будет открыта); и чтобы поправить дело, он не задумается пожертвовать счастьем своей дочери и выдать ее замуж за злодея. А между тем у злодея нет ни гроша денег, он даже не может заплатить своих собственных долгов, так где же ему выручить других? Но старый простак не подумает об этом.

Мы, со своей стороны, основываясь на всестороннем сравнении сходных между собою вещей, полагаем, что старый простак не кто иной, как состарившийся сценический герой. В старом простаке, в его недомыслии, в его беспомощном слабоумии, в его беспечности, способной вывести человека из себя, есть что-то удивительно напоминающее героя.

Мы думаем, что именно таким и должен быть герой в том случае, если он состарится. Может быть, мы и ошибаемся, но таково наше мнение.

Ирландец

Он говорит: «Shure» (верно), «Bedad» (Ей Богу!), а когда у него очень весело на душе, то «Beghorra» (тоже «Ей Богу!»). Вот и все, что он умеет сказать на ирландском наречии.

Он очень беден, но неподкупно честен. Он хвалится тем, что аккуратно платит деньги за аренду, и он очень предан своему лендлорду.

Он всегда бывает человеком веселым и добрым. Мы никогда не видали на сцене ирландца, который был бы дурным человеком. Иногда ирландец на сцене бывает, по-видимому, и дурным человеком, например, в роли какого-нибудь «агента» или же «шпиона», но в подобных случаях всегда выходит на поверку, что человек этот совсем не ирландец, а шотландец, и таким образом сразу объясняется то, что до сих пор казалось нам совершенно непонятным.

Сценический ирландец всегда совершает самые невероятные подвиги. Сами мы никогда не видим, как он совершает эти чудеса. Он, обыкновенно, проделывает их без свидетелей и потом уже рассказывает нам о своем молодечестве; вот почему мы об этом и узнаем.

Я помню, что как-то раз, когда я был еще молод и неопытен, я сколотил деньжонок и отправился в театр единственно для того, чтобы посмотреть на те удивительные подвиги, которые совершает на сцене ирландец, как о том гласили афиши, расклеенные на столбах для объявлений.

Если верить этим афишам, то он, действительно, делал удивительные вещи.

На правой стороне афиши, наверху, было изображено, что он бежит на четвереньках через всю Ирландию, из заднего кармана его сюртука торчит селедка, а вдали видны преследующие его собаки и охотники; очевидно, они должны оставить всякую надежду догнать его.

Налево он был изображен бегущим по самой дикой и гористой местности и несущим на спине человека громадного роста. На расстоянии мили от него изображены были полисмены, стоявшие далеко один от другого. Они, очевидно, сначала бежали за ним, и хотели его поймать но, наконец, должны были отказаться от своего намерения.

Посредине афиши было представлено, что он дерется с целой компанией, состоящей из семнадцати человек дам и мужчин. Судя по костюмам, нужно было думать, что это свадьба. Некоторые из гостей уже убиты им и лежат на полу. Но те, которые остались в живых, имеют необыкновенно веселый вид и между ними он всех веселее.

Художник выбрал тот момент, когда он только-что расколол жениху череп. «Надо мне это посмотреть», — сказал я самому себе. «Это очень занимательно». А потом билет стоит так дешево.

Но я не видал ни одного из вышеупомянутых чудес, — я хочу сказать, что я сам не видал, как он делал их. Должно быть, он проделывал все это «за кулисами», а потом выходил на сцену и рассказывал своей матери о совершенных им подвигах.

Хотя он рассказывал очень хорошо, но все-таки я обманулся в своих ожиданиях. Мне очень хотелось посмотреть эту драку.

(Кстати: я заметил, что даже у действующих лиц в настоящей жизни есть стремление совершать все свои удивительные деяния по большей части «за кулисами»).

С тех пор мне приходилось видеть многие афиши, на которых были изображены странные и трогательные сценические события. Я видел героя, который держал злодея высоко над своей головой и потом бросал его на землю так неосторожно, что я боялся, как бы злодей не сломал себе чего-нибудь.

Я видел, что героиня прыгает с крыши дома, находящегося на одной стороне улицы, и ее подхватывает комик, стоящий на крыше дома на противоположной стороне улицы, это было ей нипочем.

Я видел поезда железных дорог, идущие, со скоростью шестидесяти миль в час и сталкивающиеся один с другим. Я видел, что взорванные динамитом дома взлетали на двести футов в воздух; я видел гибель «Непобедимой Армады», разрушение Помпеи и возвращение британской армии из Египта, и все это на одной и той же афише.

Я не обращаю внимания на такие события, как землетрясения, кораблекрушения в открытом океане, революции и сражения, — все это как нельзя более обыкновенно.

И мне не нужно ходить в театр для того, чтобы наслаждаться таким зрелищем. Вместо этого я взгляну раз или два на афишу, — это гораздо интереснее.

Но возвратимся к нашему приятелю ирландцу. Он очень любит виски, то есть мы хотим сказать, — сценический ирландец. У него на уме только виски, и этот напиток оказывает влияние на все его действия.

Костюм ирландца скорее можно назвать живописным, нежели опрятным. Надо думать, что в сценической Ирландии портным живется очень плохо.

Сценический ирландец отличается также и оригинальным фасоном шляпы. Он всегда носит шляпу без тульи; для чего он это делает, для того ли, чтобы голове было свежее, или же тут есть какое-нибудь политическое значение, — этого мы сказать не можем.