Клеймо красоты - Елена Арсеньева

Убийца стоял, держа чехол и полотенце. Он был неподвижен, только руки сильно тряслись. Наконец он отшвырнул тряпье, снова вырвал из кармана пистолет и несколько раз выстрелил в человека с простреленным лбом. Тело подскочило на мягком диване, однако кровь не потекла из ран, ведь человек уже несколько минут был мертв.

Да, это глупо, стрелять в убитого. Но тогда оставалось бы стрелять только в себя, ведь он сам во всем виноват, если быть честным.

Сам виноват. Сам упустил удачу – громадную, фантастическую удачу, которая совершенно случайно пошла вдруг в руки!

Ну где она? Где ее теперь искать? Неизвестно, зачем ей то, что она вытащила из подушки, ведь она ни о чем не подозревает! Или… подозревает? Она оказалась хитра, очень хитра, убийца сам мог в этом убедиться. Она не только угадала его замыслы, но и сбежала, хотя это было, казалось, невозможно. Почему бы ей не додуматься и до…

Черт, черт, черт, теперь остается надеяться только на счастливый случай! Но шансов почти нет. Это все равно как крикнуть сейчас в пространство – и ждать, что она вдруг отзовется: «Я здесь! Сижу и жду, чтоб ты пришел меня прикончить!» Шансов нет никаких.

Он пошел к двери и бесшумно отпер ее. В подъезде полная тишина. Глухая ночь, все спят без задних ног. Ему захотелось выстрелить еще в кого-нибудь, желательно в живого человека, но, кроме него самого, под рукой никого не оказалось, поэтому он подавил это желание и спустился на первый этаж. Открыл дверь на улицу – и едва успел отпрянуть, когда опасное синее мигание озарило темный двор.

Милиция! Почему? Что случилось? Кто-то услышал выстрелы? Или за ее квартирой еще с вечера следили? Но почему, ведь это выглядело как простое ограбление, вернее, его попытка?! А может, они не сюда?..

Автомобиль затормозил рядом. Убийца вжался в стену. Уже не успеть рвануться наверх. Может, проскочат мимо в запале, не заметив его?

Отшатнулся от двери, прижимаясь к стене, – и едва удержался, когда одна нога вдруг скользнула куда-то вниз. Черт! Какая-то лестница?

Скатился по ней, наткнулся на незримую преграду и замер в кромешной тьме в то самое мгновение, когда в подъезд ворвались люди. Затопали наверх, прыгая через две ступеньки, но не все ушли – убийца видел в двери силуэт.

Рука привычно скользнула в карман, но тут же он сдержал себя: этот мент там, конечно, не один. Еще, как минимум, водила, а у него в обойме осталось только два патрона, все растратил, как дурак, на этого отморозка, которому доверился и который так его подставил. Стрелять он будет только в крайнем случае. Может, еще удастся отсидеться, в смысле отстояться у этой двери, ведущей непонятно куда…

Да что ж тут непонятного? В подвал она ведет, в подвал, где жильцы хранят гнилую картошку и всякую старую рухлядь. И заперта, конечно, на такой же амбарный замок, как и чердачная дверь.

Пальцы ощупали засов. Нет. Он отодвинут. Замка нет. Дверь что, открыта, что ли?

Открыта…

У него пересохло в горле. Мысли, смешавшиеся от страха, вновь обрели ясность.

Вот куда она подевалась. Вот куда! Почуяла опасность неким звериным нюхом, который просыпается у людей в предсмертные минуты, выскользнула из квартиры, может, за мгновение до того, как они с напарником проникли туда, и спряталась в подвале, в одной из ячеек, провонявших прошлогодней проросшей картошкой и прелым луком.

С-сука! Но и он тоже хорош: не заметил спуска в подвал. Как это могло случиться? Да, вторая дверь в подъезде стояла настежь, она прикрывала этот закуток под лестницей. А сейчас, на ночь, ее закрыли – вот и…

И опять не на кого было пенять, кроме как на самого себя. Но он не умел долго на себя злиться, поэтому бросил это дело и пошел вперед.

Какой там номер ее квартиры? Пять? Девяносто процентов, что, подойдя к дощатой двери с цифрой «пять», он найдет ее там: за грудой каких-нибудь пыльных мешков, трясущуюся от страха.

Его уже не беспокоило, что наверху милиция, что они будут искать убийцу того человека, который валяется в квартире на втором этаже. Он точно знал, что все обойдется. Главное, что верный друг, счастливый случай, не покинул его, вывел к подвалу, где спряталась эта хитрая дура!

«Я здесь! Сижу и жду, чтоб ты пришел меня прикончить!»

Убийца снова вынул пистолет.

Осталось два патрона? Ну, это слишком много. Ей хватит и одного.

* * *

Из старых писем:

«Здравствуйте, моя любимая жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька!

Не пугайтесь, получив письмо, написанное чужим почерком. В последнем бою меня ранило в правое плечо, оттого и не в силах я держать в руке карандаш. Но к нам в госпиталь ходят девушки со швейной фабрики, школьники ходят, и всегда найдется добрая душа, чтоб взять бумагу и написать вам под диктовку.

Спешу сообщить, что жив и здоров, насколько позволяет моя рана. Были минуты, когда думал, что вовсе каюк мне пришел, однако же оклемался, избежал гангрены. Поначалу боялся, что руку отнимут, но доктор сказал, вроде бы обойдется дело. Не иначе, твоими молитвами и горючими слезами, дорогая Асенька, начал я выздоравливать. Лучше бы уж ногу отнять, чем руку, ну какой я работник без правой руки? Однако случилось чудо, я пошел на поправку.

Да, чудеса бывают, и очень даже часто. Тот снаряд, который должен был разорвать меня на мелкие кусочки, только воткнул кусок железа мне в плечо. Ну разве это не чудо? А разве не чудо, что на соседней со мной больничной койке оказался – кто бы ты думала? Ни за что не угадаешь. А вспомни нашего соседа со старого двора, ну, того самого, у которого дед себе домовину при жизни выстругал. Вспомнила? Имени его называть не стану, сама понимаешь. Но вот открываю однажды глаза и вижу на соседней койке его небритую рожу.

Много он чего понарассказывал про себя, я мало чему верил, но поскольку здешний особист разговаривал с ним по-человечески, значит, не так уж он и врал. Выходит, и правда искупил свою вину кровью и, если бы выжил, вернулся бы в строй уже как человек. Только, беда, сосед позавчера помер. Не знаю, как там обстановка, в мирной жизни, но ты, Асенька, если сможешь, сходи к Анне Ивановне и покажи это письмо. Небось через военкомат известят ее, а ну как нет? Сосед же наш не просто так на фронт попал, сама понимаешь. Он же, помирая, все просил, чтоб я непременно известил о его кончине Анну Ивановну. А ей велел, чтоб достала из-под порога какой-то черный гроб (дескать, сестренка его, Тонечка, знает, где он лежит), а открыть позвала бы деда из Вышних Осьмаков. Конечно, сосед при этих словах уже заговаривался предсмертно, потому что дедушка его давным-давно помер, конечно, с тех пор, как сгинул из дому неведомо куда, да и разве может под порогом находиться гроб?! Однако я перечить ему не стал и обещал, что все передам досконально. Ты, Асенька, не поленись, сходи к Анне Ивановне, буде она еще жива, а то, может, не перенесла того горя, какое сын ей принес. Но он клялся, умирая, что ни в чем не виновен и оговорили его злые люди. Всякое бывает, я тебе так скажу. Сходи же к соседке и не забудь про Вышние Осьмаки. Не знаю, что это такое, но, может, она знает?

Ну, чего еще написать? Здесь, в госпитале, хоть и слышна война, и видна во всем, а все ж иногда кажется, это только сон. Ох, сколько видел я горя… Но небось никто, нигде и никогда не видал такого, сколько сосед наш повидал. Вернусь с победой – и тебе перескажу. Хотя все это небось байки и сказки, только детям от скуки сказывать, как в старину говорили. Хотя дети сказки-то любят. Вот и та девушка, что пишет за меня это письмо, говорит, что тоже любит сказки, хотя она уже не маленькая и даже не школьница, а работает на пошивочной фабрике. Она была при кончине нашего прежнего знакомца, она ему и глаза прикрыла. Ее зовут Клава Кособродова, душа у нее добрая, а почерк разборчивый, не то что у меня, так что надеюсь крепко: каждое слово ты в моем письме разберешь и поймешь правильно. Но Клаву зовут и другие раненые письма писать, не все же мне ее умелыми руками пользоваться.

За этим целую тебя крепко, любимая моя жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька. Желаю вам быть здоровыми и ждать меня терпеливо, а я вернусь домой непременно, как только разобьем фашистского зверя в его логове. Ваш муж и отец Василий Дворецкий».

* * *

– А по-моему, это ужасно – такое соседство! – с дрожью в голосе сказала Ирина. – Просто пороховая бочка!

– Да говорю ж тебе, от них раньше никакого беспокойства не было. – Маришка внесла из кухни и поставила посреди стола огромную сковородищу с жареной картошкой.

– Я сейчас лопну, – прошептала Ирина, но не стала отнекиваться и только улыбнулась признательно, когда сидевший рядом Петр начал накладывать картошку в ее тарелку.

Сто лет не ела такой вкуснотищи! Разумеется, не велика хитрость – картошку поджарить, но Ирина, как всякая одинокая женщина, не любила готовить, да и ленилась стараться для себя. Вообще она ела мало, но сегодня вечером… с перепугу, что ли? Говорят, стресс повышает аппетит.