Polystoria. Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе - Коллектив авторов

Ко всему прочему, довольно трудно оказывалось ответить на вопрос, что являлось ранним сиротством в династии, а что – нет. Понятно, что Мстислав Великий, сын Владимира Мономаха, лишившийся отца в весьма немолодые годы и получивший из его рук киевский стол, безвременно осиротевшим считаться никак не может. А каково положение 15-18-летнего князя, лишившегося отца в ту пору, когда он уже был деятельным предводителем войска, но располагал лишь незначительным собственным столом, а при этом у него имелась целая гроздь достаточно молодых и предприимчивых дядьев, которые были старше его по иерархии и соответственно поочередно претендовали на всю полноту отцовского наследия? Не оказывался ли он навсегда обделенным ими?

По-видимому, в качестве превентивной меры, хотя бы отчасти предохранявшей от подобной ситуации, у Рюриковичей в XII столетии выработалась практика, когда два, а то и три или даже четыре князя, приходившиеся друг другу родными братьями и при этом являвшиеся близкими союзниками, заранее договаривались, что тот, кому случится пережить другого, примет под свое покровительство (станет «во отца место») осиротевших племянников – биологических сыновей того, кто умрет ранее. Такая практика началась, по-видимому, при сыновьях Владимира Мономаха, Мстиславе Великом и его братьях, которым смолоду довелось наблюдать, сколь затяжными и кровопролитными могут быть конфликты, некогда спровоцированные так называемым изгойством[75].

Эта практика договоров между братьями почти незамедлительно стала воплощаться в имянаречении. Дядя – скорее, младший из договаривавшихся – давал свое имя кому-то из племянников, который появлялся на свет первым после заключения договора или к чьему рождению этот договор был приурочен. Обратим внимание, в частности, на наречение в семьях потомков Мономаха (рис. 1). Старший из его сыновей, Мстислав, получивший Киев от отца, завещал его брату Ярополку, который, в свою очередь, сделавшись киевским князем, оказывал деятельное покровительство племянникам Мстиславичам. При этом один из самых младших среди этих племянников носил дядино имя Ярополк.

Рис. 1. Наречение племянника в честь живого дяди среди потомков Владимира Мономаха

Договор между старшими Мономашичами, Мстиславом и Ярополком, скорее всего, стал своеобразным продолжением воли их отца, при жизни распределившего роли своих старших детей и внуков[76]. Характерно, однако, что соответствующая парная договоренность существовала и у младших сыновей Мономаха, родившихся, по всей видимости, от другого брака, нежели Мстислав и Ярополк, – Юрия Долгорукого и Андрея Доброго[77]. Сын Юрия был наречен Андреем, однако не ему и его братьям довелось воспользоваться поддержкой дяди, а напротив, Юрий Долгорукий отстаивал интересы своих осиротевших племянников, соблюдая обещание, данное их отцу[78]. Существенно, что в обоих случаях дядино имя, Ярополк или Андрей, получал не старший сын своего отца.

Позднее подобным же образом нарекались не только внуки, но и, например, праправнуки Владимира Мономаха – Мстислав Романович и Мстислав Давыдович, названные в честь Мстислава Ростиславича, младшего брата их отцов, Романа и Давыда, князей смоленских. Разумеется, был и ряд других аналогичных случаев, но в этих эпизодах мы можем четко проследить результаты подобных договоров: как именно дядья помогали осиротевшим племянникам, конечно, не только тем, кто стали их тезками, но и их братьям.

В этом отношении показательна судьба Мстислава Мстиславича Удатного. Как и в случае с сыновьями Мономаха Юрием Долгоруким и Андреем Добрым, братьев Ростиславичей, договорившихся о судьбе своих отпрысков, ждала несколько иная судьба, чем они запланировали. Мстиславу Ростиславичу, младшему из них, чье имя перешло двум сыновьям его братьев, не довелось оказать поддержку племянникам. Напротив, сам он скончался рано и внезапно, оставив малолетних сыновей. Собственно говоря, один из них, тот, о котором пойдет речь, был посмертным ребенком, как явствует из его имени, воспроизводящего имя отца. Иными словами, Мстислав Мстиславич Удатный был не просто князем, рано осиротевшим, но, если так можно выразиться, и на свет появившимся уже сиротой[79].

Самый старший из его дядьев, Роман Ростиславич, помочь ему уже ничем не мог, поскольку скончался практически в ту же пору, что и его отец. Однако Мстислав Мстиславич оказался тесно связан с родом следующего по старшинству дяди, Рюрика

Ростиславича, и есть все основания полагать, что в его-то семье он и вырос. Во всяком случае, он отправлялся вместе с кузеном, сыном Рюрика Ростиславом, в рискованные «молодежные» экспедиции[80], а потом, по всей видимости, стал крестным отцом его дочки, долгожданной внучки Рюрика[81].

Обратим внимание, что права этого князя ничуть не были ущемлены: во взрослой жизни его династические интересы реализовались, например, в Новгороде, городе, где умер его отец, а позднее – в претензиях на Галич, где прежде сидел неудачный зять его дяди Рюрика[82]. Все эти сложные династические коллизии позволяют продемонстрировать одно простое соображение: договоры между братьями, воплощавшиеся в том, что один из них давал свое имя сыну другого, могли весьма успешно работать и в ту пору, когда дарителя имени уже не было в живых. Иными словами, правовые отношения своеобразного опекунства и защиты осиротевших племянников, манифестированные в имянаречении, достаточно часто реализовывались успешно.

Не менее интересна и другая, более раритетная возможность прижизненной передачи князем собственного имени. Если речь шла о наследниках мужского пола, нормальный порядок вещей заключался в том, чтобы ребенок получил имя из отцовского рода – до сих пор, говоря о дедах, прадедах, дядьях или других более отдаленных родичах, мы имели в виду именно родственников со стороны отца. Здесь еще раз проступает отчетливая связь между правом на имя и правом на власть. В течение XI–XII столетий мы не находим примеров, когда Рюриковичи обосновывали свои властные претензии родством через женщин, и тем более не видим случаев, чтобы власть над теми или иными землями и в самом деле была получена по праву родства по женской линии. Можно с уверенностью утверждать, что здесь царствовала жесткая патрилинейная схема. Однако в том, что касается заключения военных союзов или покровительства, оказываемого сыновьям сестер, дочерей или даже племянниц, дело обстояло несколько иначе[83].

Так, чаще всего осиротевший княжич искал поддержки у братьев своего отца (стрыев), но мы знаем случаи, когда в ситуации сложного многостороннего междинастического конфликта он мог переметнуться и к своим у ям (дядьям со стороны матери), и те охотно принимали его, подчеркивая, что делают это именно потому, что он приходится им сестричичем (сыном сестры). Могла ли такая ориентация на родственников со стороны матери быть стратегическим решением, принимаемым заблаговременно, подобно тому как это делалось родными братьями, когда они заключали договор на случай раннего сиротства своих сыновей? Могли ли, наконец, эти стратегические договоренности закрепляться в имянаречении?

Как мы и оговорили с самого начала, такая практика не была частотной, однако отдельные ее примеры все же обнаруживаются. Речь при этом идет, скорее, о временах довольно поздних (поздних, разумеется, лишь в перспективе интересующей нас домонгольской истории Руси). Так, в 1170-е годы у Игоря Новгород-Северского, князя не слишком могущественного, но навсегда вошедшего в русскую культуру благодаря тому, что он стал одним из главных героев «Слова о полку Игореве», появляются сыновья (рис. 2). Двое из них, в том числе самый старший, получают имена Владимир и Роман, которые у черниговских князей (а именно к этой ветви Рюриковичей принадлежали их отец и дед) встречались крайне редко. Говоря точнее, во всем черниговском доме до появления на свет этих мальчиков было лишь по одному обладателю соответствующих имен, причем оба они приходились княжичам довольно отдаленными родственниками (один – троюродным дедом, а другой – двоюродным прадедом) и скончались задолго до рождения этих наследников Игоря[84].

Последнее обстоятельство весьма существенно, потому что важные для семейной стратегии имена в русской династии, как правило, не оставались вакантными в течение сколько-нибудь длительного времени. Забвение, растянувшееся на несколько десятилетий, означало, что имя из обихода данной семейной линии практически выпало, и для его возрождения в любом случае требовались некие весомые причины.