Мальчик с двумя именами - Антон Инголич

— Вот как он рос с того дня, как пришёл в наш дом!

Ана жадно схватила фотографии.

— Такой вот он был, когда его отняли! — пробормотала она, беря верхнюю фотографию. — Да, точно такой!

Влажными от слёз глазами смотрела она фотографию за фотографией.

— Вы о нём и вправду хорошо заботились. Видно, что кормили досыта и одевали хорошо, и всё равно плохо ему было без отца с матерью, на чужой-то стороне. А как изболелась моя душа! — Взяв очередной снимок, Ана вдруг улыбнулась счастливой улыбкой: — Какой мальчик! — Глаза её наполнились слезами. — Первый раз в школе! В немецкой школе. А дома его ждала учительница Зинка, чтоб научить нашему языку. Посмотрите, доктор Мравляк, как радостно идёт он в школу, как смеётся! Не знает, как мы с бабушкой ждали его…

Ана рассматривала фотографии. Каждая пробуждала в ней новую мысль, новое воспоминание, горше предыдущего.

Доктор Мравляк по мере необходимости переводил отдельные её фразы. Госпожа Грот, впрочем, и без его посредничества понимала смысл Аниных слов.

И ей было тяжело.

Перед уходом вышла ссора с мужем.

— Никаких встреч! — гаркнул Грот, увидев, как она собирается. — Дело решит суд, и кончено!

— Мы же обещали, — возразила госпожа Грот.

Однако привело её сюда не только данное обещание. В глубине души она надеялась, что сумеет уговорить мать оставить мальчика ей ради его же блага. Но едва взглянув на неё, она почувствовала, что никакие слова и доводы здесь не помогут, и потому безмолвно смотрела на фотографии, пробуждавшие в ней воспоминания о минувших годах, когда ей тоже было очень трудно. И, конечно, было бы ещё труднее, если б их не скрашивала её любовь к Курту и любовь Курта к ней.

Ана держала в руках две последние фотографии.

— Какой удалец! — проговорила она, глотая слёзы. — Ловренц обещал в первое же воскресенье взять его с собой на охоту. На Слемене он не заскучает.

— Сударыня, — сказала госпожа Грот, когда Ана положила на стол последний снимок, — у вас не сохранилась фотография, где он совсем маленький?

Ана вынула из сумки две выцветшие карточки и молча протянула их госпоже Грот.

— Какой прелестный бутуз! — изумлённо воскликнула та. — Теперь я вас понимаю. Такого ребёнка не забудешь. — Глаза её увлажнились. — Впрочем, той, что из ребёнка вырастила мальчика, тоже не забыть его.

— Вы действительно не знали, что мать его жива? — спросил доктор Мравляк, когда умолкли обе матери.

— Я уже вам говорила — до недавнего времени я была уверена, что Курт круглый сирота.

— Теперь вы видите, как обстоит дело, — сказал доктор Мравляк, направляя разговор в нужное русло. — Знаете, что мальчик ещё помнит дом и мать, и, несомненно, допускаете, что в нём рано или поздно проснётся желание увидеть свою мать и свою родину. Так можете ли вы после этого требовать чужого ребёнка? — Доктор Мравляк немного помолчал и заговорил ещё решительнее: — Суд может вынести справедливое определение, может отменить первоначальное решение. И всё же с вашей стороны было б куда честнее и человечнее, если б вы сами, не дожидаясь процесса, добровольно передали мальчика его родной матери.

Ана, знавшая, о чём говорил доктор Мравляк, подняла глаза на госпожу Грот. Глаза её светились верой в свою правоту, и вместе с тем в них тлела надежда, что женщина, столько лет растившая её сына, поступит так, как поступила б на ее месте справедливая мать.

Госпожа Грот время от времени посматривала на Ану. Её глаза говорили о смятении, о тяжёлой внутренней борьбе.

С первых дней замужества она мечтала о ребёнке, но его всё не было. Фриц, за которого она вышла замуж, не зная его хорошо, оказался холодным и чёрствым человеком. Впрочем, вскоре после свадьбы он ушёл на войну, откуда писал ей лишь о своих ратных подвигах и орденах. Ей же хотелось домашнего уюта и тихого семейного счастья. Поэтому она так привязалась к ребёнку, которого привёз Фриц. Вскоре и к ним подошёл фронт. А потом? Изгнание с насиженного места, забота о куске хлеба, вечные скитания. Курт был её единственной утехой в эти ужасные времена. В последние годы жизнь у них наладилась, они ни в чём не нуждались, благополучие их росло с каждым днём, и всё равно без Курта ей бы очень не хватало простого человеческого тепла и любви. А теперь его отдать? Ни за что на свете!

И всё же, подумалось ей, не лучше ли отдать его добровольно, чем ждать, пока его отберут, хотя Грот по-прежнему твердит, что до этого не дойдёт. Не лучше ли жить в дружбе с матерью Курта и тем самым с самим Куртом?

— Дело касается не только вас и матери мальчика, — говорил доктор Мравляк. — Речь идёт о том, чтоб исправить хотя бы одно из причинённых во время войны многочисленных зол. Лично вы ни в чем не виноваты. Вы были уверены, что делаете доброе дело, ибо усыновили сироту и заботились о нём, как о собственном ребёнке. Но на вашем муже лежит тяжкая вина. Он был в числе тех, кто расстрелял мужа этой женщины, он был с теми, кто отправил её в самый страшный концлагерь, и в довершение всего именно он отнял у матери ребёнка и присвоил его. И все его ссылки на то, что он-де думал, что мать умерла в лагере, лишний раз доказывают его абсолютную уверенность в том, что она не вернётся оттуда, куда он её послал. А утаив правду от вас, он провинился и перед вами. Но теперь, зная правду, вы тоже будете виновны, если не восстановите справедливость, попранную вашим мужем. — С минуту он помолчал и тоном, исключающим всякую уклончивость, спросил: — Можете ли вы оставить у себя чужого ребёнка?

Госпожа Грот растерянно посмотрела на лежавшие перед ней фотографии, потом на те, что были перед Аной, и молча подняла глаза.

— Я не буду против, чтоб он вам писал, — сказала ей через доктора Мравляка Ана, — чтоб и вы ему писали и приезжали к нему… Вы так много для него сделали…

— Если так, — выдавила наконец госпожа Грот, словно отрывая от сердца каждое слово, — берите его! Берите его! — повторила она и зарыдала.

Ана вскочила.

— Где он находится? Где?

— Дома, в Хаймдорфе, его нет. Но я могу позвонить ему. Разумеется, прежде я должна поговорить с мужем. Он привёз ребёнка, он усыновил его. Объясню ему, что нет смысла…

Слова её прервали чеканные шаги.

— Фриц! — приглушённо воскликнула она.

В самом деле, от двери твёрдым солдатским шагом шёл толстый краснощёкий человек. Доктор Мравляк уже знал его. Ана догадалась, кто это. Госпожа Грот произвела на неё неожиданно хорошее впечатление, Грот же одним своим видом всколыхнул в ней всю затаённую боль и годами копившийся гнев. Это он, тот самый эсэсовец, который, когда их выгоняли из дому, стоял посреди двора с фотоаппаратом в руках. Этот зверь повинен в смерти Симона, этот зверь отнял у неё ребёнка, в доме этого зверя всё ещё живёт её Янко.

Грот хлестнул высокомерным взглядом доктора Мравляка и Ану и резко крикнул жене:

— Кажется, я сказал тебе, что нам не о чем разговаривать с этой женщиной?

— Я думаю, Фриц… — начала госпожа Грот.

— Господин Грот, — перебил её Мравляк, — с вашей женой мы уже договорились. Она согласна отдать ребёнка матери.

— Она ни на что не может быть согласна! — как отрезал Грот. — Суд уже сказал своё слово, подождём, пока повторит его! — И повернулся к жене: — Пошли!

— Всё-таки, Фриц…

— Завтра суд, там и побеседуем! — Он взял жену за локоть и потащил к выходу. — Пошли!

Ана схватилась за столешницу и без сил упала на стул.

— Хорошо, пусть решает суд! — бросил доктор Мравляк вслед уходившему Гроту. И, приблизившись к Ане, сказал: — Завтра меня ждёт трудный бой. Но окончательная победа будет за вами, за нами!

Сокрушённая и подавленная, сидела Ана за столиком.

Грот тем временем усадил жену в машину. Всю дорогу до Хаймдорфа они молчали.

— Не отдам мальчика! — заявил он, входя в квартиру.

Госпожа Грот с жалостью посмотрела на него:

— Придётся отдать, если суд отменит первое решение. И всё говорит за то, что так и будет.

Грот стукнул кулаком по столу:

— Курт в любом случае останется в Германии!

— Что ты замышляешь?

— Курт останется у нас, потому что он наш, потому что его зовут Грот, последний Грот в нашей семье после меня. Ты знаешь, что у меня никого нет. Брат Адольф погиб на Восточном фронте, трёх его сыновей убили англоамериканские бомбы, брат Леопольд и его единственный сын гниют в Югославии, убили их партизаны, а дядя Генрих окончил свои дни в сумасшедшем доме. Чтобы род наш угас? Ни в коем случае! Когда вернёмся в Арнсфельд, Курт Грот получит назад наше имущество, женится на сознательной немке и сохранит наше имя!

Всё это госпожа Грот уже слышала. Но никогда ещё подобные рассуждения Грота не казались ей такими пустыми и бессмысленными, как сейчас.

— А если он не захочет остаться у нас? — спросила она с нажимом.