Сметенные ураганом - Татьяна Осипцова

– Как вам будет угодно. Меня это не слишком напрягает. Напротив, в этом обращении есть какая-то старомодная прелесть. Конечно, я мог бы обидеться, что вы не поняли мой прозрачный намек… Но я не обижаюсь.

– Все я прекрасно поняла и, по-моему, вполне определенно ответила. Так вас интересуют только постельные отношения с женщинами? Тогда это наша последняя встреча.

Глядя на ее гордо вскинутую головку, Юра рассмеялся:

– Ну, недостатка в женщинах для «постельных отношений», как вы выразились, у меня никогда не было. А с вами встречаться мне хочется. Бескорыстно.

– Это почему же?

Ей было любопытно, что он ответит. Вот бы признался, что влюблен, влюблен по-настоящему!

Но Юрий, выдержав паузу, промолвил, задумчиво глядя на нее:

– Вы мне интересны как личность. Вы противоречивы. В вас уживаются и темперамент, и расчет. Вы пытаетесь выглядеть добропорядочной женщиной, но частенько пренебрежительное отношение к окружающим прорывается наружу. И как этого не замечают тетя Поля и Манечка?.. Если вам чего-то хочется, вы способны уверить себя, что обязательно добьетесь этого, пусть придется наплевать на дружбу, чувство благодарности, совесть… Не хмурьте бровки. Я имею в виду не только ваше желание добиться Улицкого. Я говорю вообще… Мне кажется, если вы поставите перед собой цель – то будете по головам к ней идти.

– А это плохо? – мрачно поинтересовалась Света.

Он пожал плечами:

– Да нет. Мне даже нравится. В этом вы похожи на меня. Я же говорю – вы интересная особа. Вы молоды, характер ваш еще не до конца сформировался. Я бы сравнил вас с личинкой неизвестного насекомого, и непонятно пока, превратится ли она во что-нибудь полезное, или вылупившаяся тварь станет вредителем. Предполагаю последнее. Но все равно, мне будет любопытно наблюдать за метаморфозами.

Света хотела обидеться на такое сравнение, но передумала.

– Чем слушать ваш бред про насекомых, я бы лучше потанцевала. Оркестр уже играет.

– Слушаю и повинуюсь. Я обещал вам танцы, и вы их получите!

Шереметьев танцевал отлично, лучше всех знакомых парней, даже лучше Миши. Она чудесно провела этот вечер и надеялась, что он не последний.

Спустя две недели Юрий пригласил ее на концерт, затем опять в ресторан, потом на дискотеку. Каждый раз ей приходилось выдумывать повод, чтобы уйти из дому.

– Не проще ли сказать правду? – предлагал он. – Что вы соскучились и вам хочется развлечься? В конце концов, я вожу вас в общественные места, в этом нет ничего дурного. К тому же все тайное когда-то становится явным.

Но Света упорно «ездила навещать двоюродную бабушку». Она была рада, что Юра вытаскивает ее развлечься, кроме того, он ей нравился.

Шереметьев не походил ни на одного из ее прежних кавалеров. Парни, с которыми Света флиртовала до замужества, были мягкой глиной в ее руках, и она всегда ощущала себя хозяйкой положения. С Юрой так не получалось. Никогда она не знала, чего от него ожидать. То он с легкой усмешкой безропотно отпускал ее потанцевать с другими, а то вдруг разыгрывал недовольство, что зря за ней таскается, а она не уделяет ему должного внимания. Иногда, подпитывая ее самолюбие, рассыпался в цветистых комплиментах, а чуть позже, когда она надувалась, возгордившись своей необыкновенной красотой, вдруг спускал с небес на землю, утверждая, что только дурочка непомерным самомнением может так воображать. Света ловилась на эту удочку, наговаривала ему кучу гадостей и заканчивала тем, что в жизни больше с ним никуда не пойдет. Но проходило несколько дней, он вновь появлялся как ни в чем не бывало и опять куда-нибудь приглашал. Света говорила себе: «Не стоит обращать внимание на эти его фокусы. Юра есть Юра. Да он спать спокойно не сможет, если не будет подкалывать меня постоянно. Такая уж у него натура».

Когда во второй половине августа они договаривались о следующей встрече и Юрий сообщил, что на ближайшую субботу у него два билета в БДТ, Светлана отказалась:

– Нет, не раньше чем через две недели. Миша приезжает.

Когда она произнесла это имя, глаза ее светились от счастья.

– Вот как? – протянул Юрий. – А я-то гадал, отчего вы сегодня порхали как бабочка и даже не отвечали на мои колкости… В мечтах вы уже были со своим Мишенькой и не слушали меня. – Он смолк на секунду и продолжил совершенно другим, вовсе не игривым тоном: – Вам напомнить, что он чужой муж?

– Я помню, – сердито сжала она губы.

– Так вы не пойдете со мной?

– Нет.

– Ну и черт с вами! Желаю приятно провести время.

Миша так изменился, что Света едва узнала его. Она выглянула в коридор на поздний звонок, а там Манька уже висела на худом, загорелом до черноты мужике в выцветшем камуфляже. Манюня плакала от счастья, поскуливая, а он, зажав в ладонях ее лицо, целовал в щеки, в нос, в губы, куда придется, целовал жадно, не по-братски… Пока не увидел Светлану, застывшую в дверях своей комнаты.

Оторвавшись от жены, Миша протянул руку:

– Здравствуй, Светочка.

Ноги будто свинцом налились, она с трудом сделала этот шаг, пожала руку и, встав на цыпочки, коснулась губами шершавой щеки. Подоспевшая тетя Поля, в накинутом на ночную сорочку халате, оттеснила Свету.

– Мишенька, мальчик! Господи, счастье-то какое… Хоть один живой вернулся… – Она обняла Михаила, всхлипнула, заплакала, но тут же утерла набежавшие слезы. – Раздевайся, умывайся, сейчас что-нибудь на стол соберу.

Просидели до первого часа ночи. Света силилась не смотреть постоянно на Мишу, но удавалось плохо. Хотела поймать его взгляд, но он упорно отводил глаза. А ведь, мечтая об этой встрече, она столько всего насочиняла… Манька несколько лет была ее тенью и казалась такой незначительной, что порой Света забывала, что именно подруга, а не она – жена Михаила. В мечтах возвратившийся Миша целовал и обнимал ее. А он целовался с Манюней. Целовался, не стесняясь, у нее на глазах. Света пыталась держаться непринужденно и весело, но до чего же горько было на сердце!

Всматриваясь в Мишино лицо, она заметила, что изменился он не только внешне. Он уезжал год назад юношей с мечтательными добрыми глазами, с высоким чистым лбом и гладко выбритыми бледными щеками. А сейчас перед ними сидел мужчина, которому по виду никто бы не дал меньше тридцати. Высохшая темная кожа лица местами шелушилась – так он обгорел под безжалостным солнцем. Глаза стали светлее, в них читалось какое-то горькое знание. Даже движения Михаила стали другими, более напряженными и порывистыми.

«Мишенька, бедный мой, что же эта война с тобой сделала!» – мысленно причитала Света.

Манюня бестолково рассказывала о том, как Славика хоронили, об институте, об Олежке. Тетя Поля принялась было расспрашивать – что там, в Афганистане? Но Миша покачал головой:

– Тетя Поля, вы же понимаете, я подписку давал…

– Какую подписку?

– Что не буду разглашать сведения о ходе боевых операций. А кроме этого там, в общем-то, ничего и не было.

– Так вы что, постоянно воевали?

– Бои случались достаточно часто, – ответил он после небольшой паузы.

– А афганцы, они, и правда, такие страшные?

Он промолчал.

– А женщин в чадрах ты видел? – продолжала допытываться Полина Григорьевна.

Миша кивнул.

– А про наркотики – это правда?

Он утвердительно прикрыл глаза и вздохнул.

– Мишенька, надеюсь, ты…

– Нет, тетя Поля, я не пробовал наркотиков, хотя порой… очень хотелось.

– Ну, засиделись мы, – проговорила Полина Григорьевна, взглянув на часы. – Миша, вы завтра к твоим родителям? Наверное, всю эту неделю на даче проведете?

«Они уедут. Он в отпуск всего на неделю, а я и не увижу его», – поняла Света, и лицо ее потускнело.

– Мишенька, а если и Света с нами? – попросила Манюня. – Там ведь хватит места. И Олежке очень полезно побыть на свежем воздухе. Ой, он такой славный! Настоящий пупсик, и развит не по возрасту. Сел в пять месяцев, а это очень рано!

Маня так хвасталась, будто это ее сын, а Света молчала, она с трудом выдавила из себя несколько слов за весь вечер.

Миша взглянул на спящего в кроватке ребенка, пожелал спокойной ночи, и они с Маней удалились в свою комнату.

Едва дверь за ними закрылась, Светлана рухнула на диван и разрыдалась. В голове вдруг всплыли строчки Маяковского, его когда-то читала ей вслух Манька. Стихов Света не выносила, но эти отпечатались в памяти.

А я вместо этогоДо утра раннего, в ужасе,Что тебя любить увели,Метался, и мысли в строчки выгранивалУже наполовину сумасшедший ювелир.

«Про ювелира ни к чему, для рифмы, но главное-то верно: „в ужасе, что тебя любить увели". Должно быть, когда за Бриками захлопывалась дверь, Маяковский испытывал то же, что и я. Манька говорила, у Лили Брик было два мужа… Я бы согласилась на роль второй Мишиной жены. Второй, но главной, любимой… „Господин назначил меня любимой женой!" …Что за чушь лезет в голову! – грустно усмехнулась она. – Но ведь имеют же мусульмане по несколько жен? Интересно, как они между собой, небось, дерутся за право увести мужа в свою спальню?»